Избранные работы

Елена Ознобкина

ISBN 978-5-6041821-7-8

Культурная революция, — 2019 г.
Публикуем статью Елены Ознобкиной (1959 — 2010) «Тюрьма или ГУЛАГ?» об утопии и реальности тюрьмы из сборника «Избранные работы».

Тюрьма или ГУЛАГ?

Зона смерти

«В простран­стве рта тесно — это прооб­раз всех тюрем. Кто попал внутрь, тот пропал; неко­то­рые попа­дают туда живыми. Многие живот­ные убивают добычу лишь в пасти, неко­то­рые даже еще не там. Готовность, с какой рот или пасть откры­ва­ется, если уже не был открыт во время пресле­до­ва­ния, и окон­ча­тель­ность, с какой он захло­пы­ва­ется и оста­ется закры­тым, напо­ми­нает самые страш­ные глав­ные каче­ства тюрьмы. Вряд ли можно ошибиться, пред­по­ло­жив, что смут­ный образ пасти воздей­ство­вал на орга­ни­за­цию тюрем. Для ранних людей суще­ство­вали, конечно, не только киты, в пасти кото­рых им было доста­точно места. Там ничего не может вырасти, даже если есть время для обжи­ва­ния. Посевы там сохнут и гибнут. Когда пасти и драконы были, так сказать, истреб­лены, им нашлась симво­ли­че­ская замена — тюрьмы. Раньше, когда они были только пыточ­ными каме­рами, сход­ство с пастью можно было просле­дить вплоть до мель­чай­ших дета­лей. Ад выгля­дит так же и по сию пору [...]». Это напи­сал Элиас Канетти, в своей знаме­ни­той книге «Масса и власть». Тюрьма здесь пред­стает в своей неот­ме­ни­мой арха­и­че­ской сущно­сти. Ее мета­фи­зи­че­ский образ: захват, погло­ще­ние, раство­ре­ние —уничто­же­ние. Зона смерти. И ничто иное.

Тюрьма — одно из вопло­ще­ний темной, подзем­ной, варвар­ской обла­сти жизни чело­ве­че­ского сооб­ще­ства. Тюрьма — это и призна­ние обще­ством своего бесси­лия, своей несо­сто­я­тель­но­сти... Впрочем, Канетти вообще был песси­ми­стом. Ему настой­чиво каза­лось, что разумно орга­ни­зо­ван­ная соци­аль­ная жизнь, в кото­рой только и может отно­си­тельно безопасно разме­ститься чело­век, — лишь призрачно-тонкая и времен­ная возмож­ность: «Ведь может статься, что обще­ство — вовсе не орга­низм, что оно не обла­дает стро­е­нием, что функ­ци­о­ни­рует лишь временно или лишь иллю­зорно [...]».

О подзем­ной, нече­ло­ве­че­ской, проти­во­че­ло­ве­че­ской сути тюрьмы («блат­ного мира») все время гово­рил Шаламов, сам прошед­ший этот гибель­ный опыт. Тюрьму невоз­можно оправ­ды­вать, беспо­лезно осуж­дать, опасно испы­ты­вать в отно­ше­нии к ней роман­ти­че­ские иллю­зии. Ее закон — выжи­вать за счет других. Отвратитель­ный закон униже­ния и уничто­же­ния. В своих «Очерках преступ­ного мира» он повто­ряет это снова и снова.

И еще один взгляд. Не только обоб­щенно-мета­фи­зи­че­ский, не только эмоцио­нально-личност­ный, но и широ­кий соци­аль­ный взгляд Александра Солженицына. Это он нари­со­вал нам пано­раму отече­ствен­ной соци­аль­ной ката­строфы. Помните, как начи­на­ется «Архипелаг ГУЛАГ» — «опыт худо­же­ствен­ного иссле­до­ва­ния» Солженицына? Начинается с весьма пока­за­тель­ной исто­рии, став­шей эпигра­фом к книге (приведу почти полно­стью): «Году в тысяча девять­сот сорок девя­том напали мы с друзьями на приме­ча­тель­ную заметку в журнале «Природа» Академии Наук. Писалось там мелкими буквами, что на реке Колыме во время раско­пок была как-то обна­ру­жена подзем­ная линза льда — замерз­ший древ­ний поток, и в нем — замерз­шие же пред­ста­ви­тели иско­па­е­мой (не- сколько десят­ков тыся­че­ле­тий назад) фауны. Рыбы ли, тритоны ли эти сохра­ни­лись настолько свежими, свиде­тель­ство­вал ученый корре­спо­нент, что присут­ству­ю­щие, раско­лов лед, тут же охотно съели их.

Немногочис­лен­ных своих чита­те­лей журнал, должно быть, немало поди­вил, как долго может рыбье мясо сохра­няться во льду. Но мало кто из них мог внять истин­ному бога­тыр­скому смыслу неосто­рож­ной заметки.

Мы — сразу поняли. Мы увидели всю сцену ярко до мело­чей: как присут­ству­ю­щие с ожесто­чен­ной поспеш­но­стью кололи лед; как, попи­рая высо­кие инте­ресы ихтио­ло­гии и оттал­ки­вая друг друга локтями, они отби­вали куски тыся­че­лет­него мяса, волокли его к костру, отта­и­вали и насы­ща­лись.

Мы поняли потому, что сами были из тех присут­ству­ю­щих, из того един­ствен­ного на земле могу­чего племени зэков, кото­рое только и могло охотно съесть тритона.

«[...] Колыма — [...] полюс люто­сти этой удиви­тель­ной страны ГУЛАГ, [...] почти неви­ди­мой, почти неося­за­е­мой страны, кото­рую и насе­лял народ зэков...[...] И когда-нибудь в буду­щем веке Архипелаг этот, воздух его, и кости его обита­те­лей, вмерз­шие в линзу льда, — пред­ста­вятся неправ­до­по­доб­ным трито­ном».

ГУЛАГ — тюрьма, совпав­шая с грани­цами страны. Но не только и не просто это. ГУЛАГ — как закон жизни и глубин­ная «основа» огром­ной терри­то­рии. Не геогра­фи­че­ски опре­де­лен­ная мест­ность, но терри­то­рия, где урав­нены тритоны и их случай­ные потре­би­тели. Как будто — одна циви­ли­за­ция... Какие-то геогра­фия и биоло­гия, какая уж там исто­рия. Не поме­ща­ется собы­тие ГУЛАГа в «узкие» рамки циви­ли­зо­ван­ного пони­ма­ния. Как можно осознать то проти­во­есте­ственно-есте­ствен­ное устрой­ство жизни сооб­ще­ства, при кото­ром чело­ве­че­ская жизнь низво­дится до быто­ва­ния в каче­стве перво­быт­ной фауны?

На терри­то­рии солже­ни­цын­ского архи­пе­лага чело­век низве­ден до зооформы, в ней, через нее каким-то чудо­вищ­ным обра­зом продол­жа­ется его исто­рия... Странное впечат­ле­ние. Но, может быть, не случайно Солженицын, всеми силами, пыта­ется воссо­здать нашу память, вернуть исто­рию как исто­рию людей, а не безы­мян­ного племени, кото­рое просто биоло­ги­че­ски выжи­вает.

Однако все это — пока настрой. Настрой на размыш­ле­ние о тюрьме как проблеме сего­дняш­ней и вполне конкрет­ной. Но сначала — о запад­ной утопии тюрьмы. О ее перво­про­екте и разо­ча­ро­ва­нии в нем. А потом о тюрьме той, реаль­ной, кото­рая суще­ствует на нашей терри­то­рии, в кото­рой нахо­дится сего­дня более милли­она чело­век, в кото­рой побы­вали 15 милли­о­нов наших согла­ждан, в том числе каждый четвер­тый взрос­лый мужчина... Тюрьма ли это? Или все тот же ГУЛАГ? Изменилось ли глубин­ное устрой­ство нашей терри­то­рии, столь жадной до бездум­ного, тоталь­ного потреб­ле­ния чело­ве­че­ской жизни?

Точка отсчета

Великая запад­ная утопия тюрьмы сего­дня уже изжи­вает себя. Но об этом ниже. Сначала я оста­нов­люсь на двух взгля­дах на тюрьму — Бентама и Фуко. Это позво­лит (конечно, в самых общих чертах) просле­дить возник­но­ве­ние и упадок запад­ной утопии тюрьмы, как бы пройти тот путь, что преодо­лело запад­ное сооб­ще­ство, посте­пенно осозна­вая гибель­ную опас­ность тюрем­ного инсти­тута.

А начи­на­лась эта обще­ствен­ная затея как перспек­тив­ный и благой соци­аль­ный проект.

В прошлом году был опуб­ли­ко­ван русский пере­вод книги Мишеля Фуко «Надзирать и нака­зы­вать. Рождение тюрьмы». Условной точкой отсчета станов­ле­ния евро­пей­ской тюрьмы как соци­аль­ного инсти­тута он пред­ла­гает считать «архи­тек­тур­ную утопию» Бентама — Паноптикон. В этой конструк­ции и нашла выра­же­ние та «праформа», из кото­рой произ­рас­тала и в рамках кото­рой разви­ва­лась, посто­янно рефор­ми­ру­ясь, запад­ная тюрьма. Устройство тюрем­ного инсти­тута, по замыслу Бентама, должно идеально вопло­щать и поддер­жи­вать перво­усло­вия жизни сооб­ще­ства, цель кото­рого — макси­мально возмож­ное всеоб­щее благо. Вообще, бента­мов­ский Паноптикон — это не собственно «тюрьма», это общее назва­ние устрой­ства обще­ствен­ного простран­ства, единая конструк­ция обще­ства, имя для масштаб­ной соци­аль­ной утопии. Книга Бентама не случайно имеет длин­ное, подроб­ное назва­ние: «Паноптикон; или инспек­ци­он­ный дом, содер­жа­щий идею нового прин­ципа конструк­ции, прило­жи­мую к любому типу учре­жде­ний, где лично­сти самого разного поло­же­ния содер­жатся под присмот­ром, и особенно к дому нака­за­ния, тюрьме, домам произ­вод­ства, работ­ным домам, домам для бедных, ману­фак­ту­рам, домам для сума­сшед­ших, лаза­ре­там, госпи­та­лям и школам». Обществен­ное простран­ство, по бента­мов­ской модели, состоит из множе­ства дисци­пли­нар­ных пространств, кото­рые и порож­дают необ­хо­ди­мых для целей обще­ства инди­ви­дов, действу­ю­щих опти­мально и ко всеоб­щей пользе. И тюрьма, как один из обще­ствен­ных инсти­ту­тов, вовсе не испол­няет специ­аль­ную нега­тив­ную функ­цию — она элемент поло­жи­тель­ный, необ­хо­ди­мый элемент процесса произ­вод­ства всеоб­щего счастья. Задачу нака­за­ния тюрьма преоб­ра­зует в задачу пере­вос­пи­та­ния. И в этом — опти­мизм ее соци­аль­ной пользы. Тюрьма не должна быть нака­за­нием как тако­вым. Ведь нака­за­ние — это всегда расход, а непро­из­во­ди­тель­ный расход в обще­стве должен быть мини­ми­зи­ро­ван. Для обще­ства, рису­ю­ще­гося взору Бентама, ценна всякая чело­ве­че­ская единица — она участ­вует в произ­вод­стве как всеоб­щего, так и собствен­ного благо­со­сто­я­ния.

В резуль­тате работы подоб­ной соци­аль­ной машины преступ­ле­ние должно просто исчез­нуть. Индивид, подверг­ну­тый воздей­ствию рацио­наль­ных воспи­та­тель­ных техно­ло­гий, стано­вится «дисци­пли­нар­ным инди­ви­дом». Ибо всякий, убеж­ден Бентам, выбе­рет возрас­та­ние личного и обще­ствен­ного благо­по­лу­чия, выбе­рет удоволь­ствие, а не стра­да­ние... Этот опти­ми­сти­че­ский соци­аль­ный проект выра­зил саму основу запад­ной утопии обще­ства и тюрьмы.

Идеально прозрач­ный, стериль­ный, рацио­нально и опти­мально устро­ен­ный и управ­ля­е­мый социум, побе­див­ший опас­ные стихии жизни. И тюрьма — как эффек­тив­ный инстру­мент его произ­вод­ства.

Кстати, тоталь­ная опти­ми­сти­че­ская модель Бентама совсем не пред­по­ла­гает власт­ной управ­лен­че­ской иерар­хии. Здесь просто нет той специ­аль­ной инстан­ции, кото­рая «нака­зы­вает». «Главным мене­дже­ром» этой обще­ствен­ной системы («инспек­то­ром» или «дизай­не­ром» — в терми­но­ло­гии Бентама) может оказаться каждый. По бента­мов­ской тюрьме-паноп­ти­кону можно водить экскур­сии, и экскур­сант, из централь­ной башни сможет наблю­дать за пове­де­нием заклю­чен­ного. Тот его не видит, но всегда знает о неусыпно следя­щем за ним взгляде, неиз­бежно подстра­и­ва­ется под него, посте­пенно науча­ется и сам в себе произ­во­дить и поддер­жи­вать этот норма­ли­зу­ю­щий взгляд. Кроме того, и сам заклю­чен­ный одна­жды сможет занять пози­цию наблю­да­теля. Он может оказаться экскур­сан­том в своей бывшей тюрьме... Но самое глав­ное, что, норма­ли­зо­вав­шись, он станет равно­прав­ным аген­том равно­прав­ной соци­аль­ной жизни. Управляю­щим и управ­ля­е­мым в одном лице... Другими словами, в бента­мов­ском сооб­ще­стве не отве­дено места внеш­ней кара­ю­щей инстан­ции, здесь не осуществ­ля­ется нака­за­ние как кара или возмез­дие, — здесь проис­хо­дит «норма­ли­за­ция». Здесь вообще нет «нака­зы­ва­ю­щих» и «надзи­ра­те­лей» — здесь рабо­тает безлич­ная функ­ция нака­за­ния и надзора. И эту функ­цию, в идеале, должен сам на себе осуществ­лять каждый.

А лично Бентам пресле­до­вал своим проек­том вполне благую цель — он хотел разбо­га­теть, выгодно вложив деньги в перспек­тив­ный соци­аль­ный проект. Он никому не хотел зла, и себе хотел добра...

Итак, запад­ная утопия тюрьмы пред­по­ла­гает идеал такой реаль­но­сти, кото­рая тотально, эффек­тивно и плодо­творно контро­ли­ру­ется соци­у­мом. Идеал абсо­лютно созна­тель­ной соци­аль­ной жизни. Идеальное обще­ство, побе­див­шее крими­наль­ную стихию и сам страх. И, действи­тельно, тюрьма бента­мов­ская — совсем не страш­ная, и вовсе не «темная сторона жизни», и не какая-то «подзем­ная сущность». Даже краси­вая и полез­ная архи­тек­тур­ная конструк­ция. Такой произ­во­дя­щий благо соци­аль­ный инсти­тут, полез­ный перпер­туум мобиле... Фуко в этом отно­ше­нии, мягко говоря, менее опти­ми­сти­чен.

Оптика Фуко

То, что вдох­нов­ляло Бентама (видев­шего в тюрьме полез­ное обще­ствен­ное заве­де­ние), — Фуко страстно не прием­лет. Он ставит под сомне­ние основу бента­мов­ской утопии — претен­зию обще­ства созда­вать удоб­ного для себя инди­вида. Фуко — ради­ка­лен, он не готов смириться с прио­ри­те­том какого бы то ни было «обще­ствен­ного блага». Ему претят «дисци­пли­ни­ру­ю­щие обще­ствен­ные прак­тики». И он гово­рит о «карцер­ном» обще­ствен­ном устрой­стве, о «карцер­ной сети», в кото­рую пойман сего­дня инди­вид, о «карцер­ной ткани» совре­мен­ного обще­ства. Он не прием­лет само это «тюрем­ное устрой­ство» жизни. Тюрьма видится Фуко везде и повсюду.

В 1971 году он стано­вится одним из орга­ни­за­то­ров «Информаци­он­ной группы по тюрь­мам» и пишет мани­фест этой группы. Манифест начи­нался словами: «Ни у кого из нас нет уверен­но­сти в том, что он избе­жит тюрьмы [...]. Наша повсе­днев­ная жизнь втис­нута в поли­цей­ские клетки [...]. Мы живем под знаком надзора».

Дисципли­ни­ру­ю­щая, норма­ли­зу­ю­щая воля сооб­ще­ства у Фуко на подо­зре­нии. Да и как может быть иначе, когда реаль­ное поло­же­ние в тюрь­мах опро­вер­гает любые утопия ее «соци­аль­ной пользы» и возмож­ного «воспи­та­тель­ного воздей­ствия»? Информация о ситу­а­ции в тюрь­мах — об ужас­ных усло­виях содер­жа­ния, о нару­ше­нии элемен­тар­ных прав заклю­чен­ных, — полу­чен­ная «Группой» из неофи­ци­аль­ных источ­ни­ков (по тюрь­мам была впер­вые распро­стра­нена неза­ви­си­мая анкета), вызвала во Франции обще­ствен­ный скан­дал. Открылась одна из «черных дыр» жизни... Вот впечат­ле­ния Фуко от посе­ще­ния тюрьмы: «[...] Преодоле­вая ряд реше­ток ограды, дума­ешь, что попал туда, где заклю­чен­ным помо­гают снова приспо­со­биться к жизни в обще­стве, к зако­но­по­слу­ша­нию, к тому, что есть спра­вед­ли­вость на прак­тике. И что же видишь вместо этого? Место, где заклю­чен­ные прово­дят 10—12 часов в сутки, место, кото­рое они считают своим, пред­став­ляет собой ужаса­ю­щую клетку разме­ром полтора метра на два, с одной стороны полно­стью забран­ную решет­ками. Место, где заклю­чен­ный нахо­дится один, где он спит или читает, где он одева­ется и справ­ляет нужду, — это клетка для диких зверей. Здесь сосре­до­то­чено все лице­ме­рие тюрьмы». Мишель Фуко назвал фран­цуз­ские тюрьмы инсти­ту­цией «чрез­вы­чайно арха­ич­ной, прак­ти­че­ски сред­не­ве­ко­вой, чуть ли не самой старой и в то же время самой жесто­кой в мире»...

Интеллек­ту­аль­ная фобия власти нашла у Фуко свой выход в воле к соци­аль­ному действию. Этот его период обще­ствен­ной актив­но­сти не был продол­жи­тель­ным, но он стиму­ли­ро­вал размыш­ле­ния о системе уголов­ных нака­за­ний, о распре­де­ле­нии дозво­лен­ного и недоз­во­лен­ного, закон­ного и неза­кон­ного в обще­стве. Теперь его инте­ре­сует вопрос: через какую систему исклю­че­ния, кого оттор­гая, какие разли­чия проводя, посред­ством какой игры отри­ца­ния и оттор­же­ния обще­ство начи­нает функ­ци­о­ни­ро­вать? В итоге в 1976 году появи­лась книга «Надзирать и нака­зы­вать». Фактически, она развен­чи­вает запад­ную утопию тюрьмы. Фуко прихо­дит к выводу, что тюрьма явля­ется инстру­мен­том подав­ле­ния не только и не столько обще­ственно-деви­ант­ного (убийцы, насиль­ники, сума­сшед­шие...), сколько наибо­лее неза­щи­щен­ных, марги­наль­ных соци­аль­ных групп. Под прикры­тием целей порядка, обще­ствен­ной безопас­но­сти и нрав­ствен­но­сти она прак­ти­кует соци­аль­ный канни­ба­лизм. Исключение, а совсем не реаби­ли­та­ция — вот функ­ция тюрьмы. И не просто исклю­че­ние, а — уничто­же­ние. Из интер­вью Фуко Дж. Саймону, 1971 год: «Тюрьма — это физи­че­ское уничто­же­ние людей, и тех, кто в ней умирает, буквально и сразу, и тех, кто из нее выхо­дит, но все же умирает, пусть и не от прямого ее воздей­ствия, поскольку, выйдя из нее, не найдешь ни работы, ни других источ­ни­ков суще­ство­ва­ния, семьи не заве­дешь. И пере­ходя из одной тюрьмы в другую, от одного преступ­ле­ния к другому, люди в конце концов подвер­га­ются физи­че­скому уничто­же­нию». Фундамен­таль­ную функ­цию тюрьмы скрыть невоз­можно — она создана, чтобы уничто­жать. После Фуко бента­мов­ские иллю­зии уже невоз­можны.

Утопия тюрьмы разру­шена

Итак, понятно: наивно видеть в тюрьме сред­ство соци­аль­ной коррек­ции и воспи­та­ния. Но запад­ная идео­ло­гия тюрьмы сильна еще одной перспек­тив­ной утопи­че­ской посыл­кой. Идеальная тюрьма, та, к кото­рой стре­мится запад­ное обще­ство, посто­янно рефор­ми­руя инсти­тут тюрьмы, должна стать местом, где осуществ­ля­ется «бесте­лес­ное» нака­за­ние. Безболез­нен­ное, бескров­ное, стериль­ное, безопас­ное для «орга­ни­че­ской» жизни. Образцовая тюрьма должна лишь «пора­жать в правах», репрес­си­руя «соци­аль­ное тело» инди­вида и не пося­гая на его жизнь, более того, она должна пора­жать инди­вида только в отно­ше­нии опре­де­лен­ных прав (в зави­си­мо­сти от харак­тера совер­шен­ного преступ­ле­ния), остав­ляя за ним призна­ва­е­мые сего­дняш­ним сооб­ще­ством фунда­мен­таль­ные соци­аль­ные права.

Но может ли вообще нака­за­ние быть «бесте­лес­ным»? Не произ­во­дя­щим в боль­шей или мень­шей степени выра­жен­ные, но в любом случае необ­ра­ти­мые изме­не­ния... Не сродни ли это утопии бессмер­тия...

«Каким было бы нете­лес­ное нака­за­ние?» — Фуко тоже зада­ется этим вопро­сом. И, факти­че­ски, не может отве­тить на него. Не случайно. Ведь действи­тельно, разве не явля­ется «лише­ние свободы», — это первое, «урав­ни­тель­ное нака­за­ние» — пред­по­сыл­кой не только соци­аль­ных, но и биоло­ги­че­ских мута­ций? Что мы полу­чим резуль­та­том той «прину­ди­тель­ной инди­ви­ду­а­ли­за­ции», кото­рую осуществ­ляет тюрьма запад­ного образца? Разве не имеет уже сама простран­ствен­ная изоля­ция, физи­че­ская и соци­аль­ная обез­дви­жен­ность самые траги­че­ские послед­ствия для инди­вида, для лично­сти? Да и на всех ли одина­ково сказы­ва­ется изоля­ция? И обра­тимы ли послед­ствия? А быть может, суще­ствуют неко­то­рые пределы изоля­ции, за кото­рыми личност­ные изме­не­ния необ­ра­тимы? Трудные вопросы. Перспектива ответа, кото­рая здесь маячит, — мало­оп­ти­ми­стична.

Простран­ство тюрьмы — это особое, пустот­ное простран­ство. Здесь оста­нав­ли­ва­ется время и раство­ря­ется смысл... Один из совре­мен­ных запад­ных иссле­до­ва­те­лей тюрьмы, Норвал Моррис, приво­дит свиде­тель­ство заклю­чен­ного (по просьбе Морриса тот произ­во­дил поча­со­вую запись «собы­тий» тюрем­ной жизни, час за часом, в тече­ние суток). Вот как этот аноним­ный свиде­тель выра­зил суть тюрем­ного обита­ния: «Прежде чем я начну свой днев­ник, позвольте я скажу следу­ю­щее: если вы ожида­ете став­ших обыч­ными тюрем­ных исто­рий о беспре­рыв­ном наси­лии, жесто­ко­сти охраны, груп­по­вых изна­си­ло­ва­ниях, ежеднев­ных усилий избе­жать всего этого, о беспо­ряд­ках, об опас­ных приклю­че­ниях — вы будете разо­ча­ро­ваны. Тюремное суще­ство­ва­ние совсем не то, что пред­став­ляет пресса, теле­ви­де­ние или что пока­зы­вают в кино. Это вовсе не ежеднев­ная череда угроз, борьбы, заго­во­ров и пуска­ния в ход тюрем­ных зато­чек — и вместе с тем, ты посто­янно должен быть насто­роже, чтобы избе­гать таких ситу­а­ций и такого пове­де­ния, кото­рые могут вызвать наси­лие. Чувство вися­щей над тобой опас­но­сти всегда с тобой; ты должен быть осто­рож­ным с своих движе­ниях, тебе следует скорее „обхо­дить“ других, чем идти против них или „сквозь“ них. Однако, соблю­дая осто­рож­ность и следуя здра­вому смыслу ты можешь быть в доста­точ­ной безопас­но­сти. Для меня, как и для многих в тюрьме, наси­лие — не глав­ная проблема; глав­ное — моно­тон­ность. Унылое одно­об­ра­зие тюрем­ной жизни, ее празд­ность и скука, — вот что стирает, пере­ма­лы­вает меня. Ничто не имеет значе­ния; несу­ще­ственно все, кроме того, когда же ты будешь свобо­ден и как заста­вить пройти время до осво­бож­де­ния. Скука, медли­тель­ная скука, иногда преры­ва­е­мая всплес­ками страха и гнева, — правит жизнью в тюрьме».

Даже не наси­лие (кото­рому надо проти­во­сто­ять), но — раство­ре­ние, уничто­же­ние через обез­дви­жен­ность (в возможно широ­ком смысле этого слова; жертва и должна быть обез­дви­жена). Безотказно губи­тель­ное огра­ни­че­ние свобод­ного контакта с миром...

Наказание без тюрьмы

Сегодня запад­ное обще­ство начи­нает пони­мать, что тюрьма не должна играть роль основ­ного инсти­тута нака­за­ния, что она — весьма затрат­ное и пробле­ма­тич­ное сред­ство «соци­аль­ной коррек­ции». Что тюрьма, похоже, — масштаб­ный соци­аль­ный экспе­ри­мент с непред­ска­зу­е­мыми послед­стви­ями. А может быть даже, тюрьма — это все тот же древ­ний инсти­тут возмез­дия? Ведь, изоли­руя, тюрьма осуществ­ляет деструк­цию, она уничто­жает. И обще­ство, тем самым, распи­сы­ва­ется в своей неспо­соб­но­сти быть обще­ством...

Во многих стра­нах Западной Европы (Америка — статья особая) сего­дня пошли по есте­ствен­ному компро­мисс­ному пути — «откры­тия» тюрьмы и поиска альтер­на­тив тюрьме. Нарушена первая тюрем­ная запо­ведь — изоля­ции. Тюрьма стано­вится все более прозрач­ной для обще­ства, и не только в смысле знания о ее устрой­стве и о жизни ее обита­те­лей. Общество полу­чает все больше возмож­но­стей вмеши­ваться в жизнь тюрьмы, посте­пенно выводя ее из сферы закры­то­сти, бюро­кра­ти­че­ских огра­ни­че­ний и регла­мен­та­ции, вклю­чая в жизнь «мест­ного сооб­ще­ства».

Опыт скан­ди­нав­ских стран в реформе инсти­тута тюрьмы пока­жется сего­дня боль­шин­ству из нас чем-то нере­аль­ным. Когда Нильс Кристи описы­вает «тюрем­ные опыты» в Норвегии, то хочется спро­сить — где же тюрьма, и куда же исчез преступ­ник?

«Каждый год после Рождества довольно необыч­ное собра­ние прово­дится где-нибудь в горах Норвегии. [...] Собрание прово­дится в отеле с хоро­шей репу­та­цией, продол­жа­ется три дня и две ночи, и в нем прини­мают участие две сотни чело­век.

Присутствуют пред­ста­ви­тели пяти групп.

Первая: ответ­ствен­ные долж­ност­ные лица испра­ви­тель­ной системы, началь­ники тюрем, работ­ники охраны, врачи, соци­аль­ные работ­ники, работ­ники надзор­ной службы, препо­да­ва­тели испра­ви­тель­ных учре­жде­ний, судьи, сотруд­ники поли­ции.

Вторая: поли­тики. Члены зако­но­да­тель­ной ассам­блеи, иногда мини­стры, всегда кто-то из совет­ни­ков и мест­ные поли­ти­че­ские деятели.

Третья: «либе­раль­ная оппо­зи­ция», непро­фес­сио­налы, инте­ре­су­ю­щи­еся делами уголов­ной поли­ции, студенты, адво­каты, универ­си­тет­ские препо­да­ва­тели.
Четвертая: пред­ста­ви­тели средств массо­вой инфор­ма­ции.
Пятая: заклю­чен­ные, зача­стую все еще отбы­ва­ю­щие нака­за­ние и полу­чив­шие на эти дни отпуск. [...] среди участ­ни­ков часто есть люди, отбы­ва­ю­щие заклю­че­ние за серьез­ные преступ­ле­ния: убий­ства, нарко­тики, воору­жен­ные грабежи, шпио­наж. Поздними вече­рами и даже ночами можно видеть [...] заклю­чен­ных, началь­ни­ков тюрем, охран­ни­ков, поли­цей­ских и пред­ста­ви­те­лей либе­раль­ной оппо­зи­ции, горячо обсуж­да­ю­щих испра­ви­тель­ную поли­тику в целом и усло­вия содер­жа­ния в част­но­сти".

Отбывающие нака­за­ние вклю­ча­ются в сооб­ще­ство тех, кто прини­мает реше­ния о нака­за­ниях. Может быть, эта «откры­тая тюрьма» — шанс совре­мен­ного обще­ства. Его шанс избе­гать эксцес­сов варвар­ства.

Российский ГУЛАГ совре­мен­ного образца

Многие запад­ные теоре­тики тюрьмы и по сей день напо­ми­нают нам о пози­тив­ной, о «соци­а­ли­зу­ю­щей» ее функ­ции. Наверное, быто­вое благо- полу­чие тюрем­ной системы действи­тельно способно скры­вать, смяг- чать ее подлин­ное «десо­ци­а­ли­зу­ю­щее» воздей­ствие. При менее благо­по­луч­ных усло­виях скрыть варвар­скую подзем­ную сущность тюрьмы не удается. Неблагопо­луч­ное обще­ство произ­во­дит свое «анти­со­об­ще­ство» опасно-уско­рен­ными темпами. Оно вообще плохо пони­мает, что оно делает...

Статистика еще не застав­ляет думать. А когда мы привычно произ­но­сим «тюрем­ное насе­ле­ние» (кстати, когда всех нас назы­вают «насе­ле­нием» — мы тоже пропус­каем это унизи­тель­ное опре­де­ле­ние мимо ушей; мы не «граж­дане»? уже или еще?), то мысль наша, окон­ча­тельно лиша­ясь чело­ве­че­ского изме­ре­ния, движется по одно­мер­ной логике «обще­ствен­ной целе­со­об­раз­но­сти». Я вовсе не наме­каю на «гуман­ность». Речь идет о более суще­ствен­ном. О возмож­но­сти превра­ще­ния «насе­ле­ния» в «граж­дан­ское сооб­ще­ство». Состояние тюрем­ного инсти­тута — инди­ка­тор этого процесса.

Что же прак­ти­кует отече­ствен­ный тюрем­ный инсти­тут? Трудно ошибиться: масштаб­ное телес­ное нака­за­ние, массо­вую пытку. Неустанно трени­ру­ется в уничто­же­нии... Развращает обще­ство, рабо­тает на возврат его в унизи­тель­ное нече­ло­ве­че­ское состо­я­ние.

«Минимум усло­вий выжи­ва­ния» — для сидя­щих сего­дня в СИЗО это недо­сти­жи­мая высота мечты. Шансы вернуться из тюрьмы физи­че­ски и соци­ально полно­цен­ным прак­ти­че­ски равны нулю. И это не все. Надежда на разум­ную сораз­мер­ность преступ­ле­ния нака­за­нию — просто смешна. У огром­ного числа «отбы­ва­ю­щих срок» в наших тюрь­мах нет и не может возник­нуть чувства вины (а ведь именно на нем держится соци­аль­ный эффект нака­за­ния). Просто потому, что крими­наль­ность стала усло­вием выжи­ва­ния всего сооб­ще­ства. Граница между преступ­ным и непре­ступ­ным размыта. Дозволен­ное и недоз­во­лен­ное озна­чает совсем разное для различ­ных соци­аль­ных групп и инди­ви­дов. Разве это не признаки обще­ствен­ной дегра­да­ции?

Выстраивая свою умозри­тель­ную конструк­цию «обще­ствен­ного дого­вора» еще Гоббс объяс­нял, что обще­ство возни­кает там, где вводится запрет на уничто­же­ние чело­века. Гражданское состо­я­ние — это приня­тие на себя ответ­ствен­но­сти, но в обмен на гаран­тию уваже­ния к собствен­ной жизни, на гаран­тию равной для всех безопас­но­сти и спра­вед­ли­во­сти.

Вне граж­дан­ско-право­вого состо­я­ния инсти­тут тюрьмы не функ­ци­о­ни­рует. Тюрьма оказы­ва­ется лишь деко­ра­цией, лишь внеш­ним фаса­дом, за кото­рым скры­ва­ется совсем иное простран­ство — простран­ство ГУЛАГа. Ошибиться в этом сход­стве трудно — есть одна точная примета: в нашей тюрьме, как и в ГУЛАГе, жизнь чело­ве­че­ская не стоит ничего. (Впрочем, с высот наших «верти­ка­лей власти» отдель­ная чело­ве­че­ская жизнь и не может быть разли­чима.) Здесь нет людей, здесь живут «преступ­ники», род нече­ло­ве­че­ский. И действи­тельно, тюрем­ная среда успешно воспро­из­во­дит этот род.

Так в каком же времени мы живем? В «запаз­ды­ва­ю­щем»? А может быть — все еще в «парал­лель­ном»? Если наде­яться на то, что наше обще­ство просто «исто­ри­че­ски запаз­ды­вает», то сего­дня нам, видимо, надо торо­питься. И понять, что тюрьма — наша упущен­ная исто­ри­че­ская возмож­ность. На нашей терри­то­рии она уже состо­я­лась — в чудо­вищно варвар­ской форме ГУЛАГа. Стоит ли, при дефи­ците соци­аль­ных устоев, прикла­ды­вать усилия к расши­ре­нию сего­дняш­ней нашей тюрьмы? Расширяя тюрьму, мы, похоже, лишь расши­ряем крими­наль­ное простран­ство. Втягиваясь в беско­неч­ную логику уничто­же­ния чело­века.

Мне возра­зят, что реаль­ная преступ­ность мало распо­ла­гает к обще­ствен­ному благо­ду­шию, что суще­ствуют, нако­нец, опас­ные преступ­ники, насиль­ники и убийцы... Все так, и это особый разго­вор. Но далеко не самый первый.

Вернее, он может стать осмыс­лен­ным, серьез­ным и важным, но только при одном непре­мен­ном усло­вии: должна быть уста­нов­лена точка отсчета. Необходимо сначала признать самое первое и элемен­тар­ное. Что требу­е­мое обще­ством нака­за­ние и физи­че­ское уничто­же­ние чело­века — вещи разные. Смертный приго­вор — это эксцесс для чело­ве­че­ского сооб­ще­ства, вечный вопрос без ответа. Но как можно вообще рассуж­дать о спра­вед­ли­во­сти нака­за­ния и «осмыс­лен­но­сти» смерт­ного приго­вора в усло­виях, когда тюрем­ное заклю­че­ние урав­ни­вает всех, нару­шив­ших закон, просто поме­щая их за черту физи­че­ского выжи­ва­ния чело­века? Не потому ли так фаль­шиво звучат интел­лек­ту­аль­ные теле­ви­зи­он­ные дебаты о «праве» обще­ства приме­нять смерт­ную казнь? Ведь фоном этих рассуж­де­ний — знание, что смерть для престу­пив­ших закон сего­дня в нашей стране распо­ло­жена вовсе не там, не в узкой зоне присуж­ден­ной высшей меры, но гораздо ближе и неот­вра­ти­мее — она сразу за терри­то­ри­аль­ной чертой тюрьмы. Если любое нака­за­ние заве­домо озна­чает пося­га­тель­ство на саму жизнь — то бессмыс­ленны все смыслы и пределы. Просто нет точки отсчета. Просто не суще­ствует «мини­мума граж­дан­ско-право­вого состо­я­ния».

Основной «мате­риал» сего­дняш­ней нашей тюрьмы — люди, соци­ально небла­го­по­луч­ные. По собствен­ному призна­нию одного из руко­во­ди­те­лей отече­ствен­ной юсти­ции, более 50% наших заклю­чен­ных — это те, кто попал в тюрьму за мелкие и сред­ней тяже­сти право­на­ру­ше­ния. Именно они состав­ляют боль­шин­ство «тюрем­ного насе­ле­ния». И именно они будут попол­нять крими­наль­ную среду... Учитывая, что ресурсы нашего обще­ствен­ного небла­го­по­лу­чия — реально беско­нечны, можно уверенно прогно­зи­ро­вать послед­ствия... Стратегия нашей сего­дняш­ней крими­наль­ной поли­тики — просто обще­ственно опасна, и даже — убий­ственна для нашего еще доста­точно варвар­ского сооб­ще­ства.

Именно варвар­ского. Европейские наблю­да­тели признали усло­вия содер­жа­ния в наших СИЗО и тюрь­мах — пыточ­ными. Но и это опре­де­ле­ние нас не смущает. Общество просто приняло это к сведе­нию, а чинов­ники стали сето­вать на отсут­ствие средств и гово­рить о необ­хо­ди­мо­сти стро­и­тель­ства новых тюрем...

Какое еще сооб­ще­ство, как не варвар­ское, может вообще не заме­чать массо­вое жерт­во­при­но­ше­ние, проис­хо­дя­щее рядом и при попусти­тель­стве самого обще­ства? Как можно назвать то сооб­ще­ство, кото­рое прини­мает насиль­ствен­ную смерть как долж­ное. Или смерть «преступ­ника» — это не смерть?

Еще недавно можно было (тоже, в общем-то, лукаво) объяс­нить наше «неви­де­ние» тюрьмы ее ведом­ствен­ной закры­то­стью, отсут­ствием о ней инфор­ма­ции. Сегодня все все уже знают... Газеты расска­зы­вают о смер­тях в каме­рах СИЗО от удушья, о голод­ном тюрем­ном суще­ство­ва­нии, о том, как люди гниют, оста­ва­ясь без меди­цин­ской помощи, о психи­че­ских боль­ных, скучен­ных в убогих каме­рах, о ката­стро­фи­че­ских масшта­бах тубер­ку­леза, сифи­лиса и СПИДа, о наси­лии и униже­нии. Но инфор­ма­ция почему-то не превра­ща­ется в знание (мы не хотим знать и помнить), а знание почему-то не превра­ща­ется в разум­ное (я даже не говорю «гуман­ное») действие. А значит, мы все соучаст­вуем в унизи­тель­ной и варвар­ской форме обще­жи­тия. В том числе — в массо­вой смерт­ной казни. Так далеко ли мы ушли от ГУЛАГа?

***

Наше обще­ство насы­щено, пере­на­сы­щено опытом тюрьмы. Сколько можно? Литератур­ные произ­ве­де­ния, публи­ци­стика, да сего­дня уже просто вал инфор­ма­ции и свиде­тельств о тюрь­мах, сего­дняш­них, — они распо­ло­жены рядом с нами. Может быть, стоит, нако­нец, пото­ро­питься в циви­ли­зо­ван­ную исто­рию? Думать вперед. И не стро­ить новые тюрьмы, а искать альтер­на­тивы тюрьме. А в преступ­нике признать — инди­вида и граж­да­нина... Именно в преступ­нике. Возможно, тогда, как ни пара­док­сально, и зако­но­по­слуш­ные наши граж­дане начнут чувство­вать себя ценной частью равно­прав­ного сооб­ще­ства. Может быть, сооб­ще­ство вообще начи­на­ется с «мини­мума чело­ве­че­ского отно­ше­ния» к унижен­ным и исклю­чен­ным, с призна­нием за ними права на «мини­мум жизни». А до этого оно — просто дикое сожи­тель­ство. И вечная угроза ГУЛАГов. Существу­ю­щих в самых разных формах и под разными именами.

Опубликовать
Поделиться
Твитнуть

В данный момент наша афиша пустует!
Если вы хотите, чтобы анонс вашего мероприятия появился у нас на сайте, то напишите нам!