Александр Бикбов о понятии управления у Мишеля Фуко, суверенной власти и рождении категории населения.

До Мишеля Фуко вопрос об управ­ле­нии, само поня­тие управ­ле­ния не было фило­соф­ским. Была доста­точно серьёз­ная тради­ция праг­ма­тизма, был Джон Стюарт Милль. Но нередко в евро­пей­ской конти­нен­таль­ной фило­со­фии эти вопросы о том, каким обра­зом проис­хо­дит управ­ля­е­мое действие, как лучше управ­лять, пред­став­ляли собой аксес­суар к боль­шим кате­го­ри­аль­ным систе­ма­ти­че­ским постро­е­ниям или попыт­кам их развен­чать. И, навер­ное, Фуко принад­ле­жит преиму­ще­ство и досто­ин­ство... Он превра­щает вопрос об управ­ле­нии, поня­тие управ­ле­ния в осно­во­по­ла­га­ю­щую кате­го­рию того, что оказы­ва­ется возмож­ным разра­ба­ты­вать в наибо­лее субли­ми­ро­ван­ной, в наибо­лее тонкой и крити­че­ской интел­лек­ту­аль­ной форме.

Вопросы о том, как управ­лять, как нами управ­ляют, как мы управ­ляем сами собой, явля­ются, очевидно, не настолько баналь­ным, чтобы можно было сразу пере­бра­сы­вать мост к евро­пей­ской мета­фи­зике и бросаться в атаку. Фуко посту­пает доста­точно просто — он... Просто? Фуко посту­пает доста­точно элегантно — он берёт корпус текстов, дискус­сий, доку­мен­тов, трак­та­тов, совер­шенно неиз­вест­ных и не став­ших досто­я­нием евро­пей­ской интел­лек­ту­аль­ной тради­ции, если угодно — серой лите­ра­туры XV—XVII вв.еков, и на этом мате­ри­але выстра­и­вает ту анали­ти­че­скую модель, ту анали­ти­че­скую концеп­цию или тот инстру­мент, каса­ю­щийся управ­ле­ния, кото­рый позво­ляет сего­дня нам крити­ко­вать, осмыс­ли­вать, пере­хва­ты­вать и пере­опре­де­лять неко­то­рые смыслы поли­ти­че­ского режима. Некоторые смыслы орга­ни­за­ци­он­ного управ­ле­ния или управ­ле­ния собствен­ной жизнью, к кото­рым, каза­лось бы, этот мате­риал XV—XVII вв.еков ника­кого отно­ше­ния не имеет.

Будучи исто­ри­ком, кото­рый зани­мался боль­шими сюже­тами мысли или фило­со­фом, кото­рый всерьёз анали­зи­ро­вал исто­ри­че­ский мате­риал, Фуко, конечно же, не избе­гает такого излюб­лен­ного упраж­не­ния и глав­ного инстру­мента исто­ри­че­ской работы как пери­о­ди­за­ция. В его пред­став­ле­нии, кото­рое кажется доста­точно убеди­тель­ным, суще­ствует (или исто­ри­че­ски можно выде­лить) несколько форм управ­ле­ния, несколько эпох управ­ле­ния (если анали­зи­ро­вать мате­риал евро­пей­ской исто­рии). И исход­ным в том, что каса­ется орга­ни­за­ции власти в евро­пей­ских обще­ствах, явля­ется период суве­рен­ного прав­ле­ния, суве­рен­ной власти, обес­пе­чен­ной монар­хи­че­ским режи­мом, монар­хи­че­скими аппа­ра­тами. В рамках этой модели власти не суще­ствует целого ряда пара­мет­ров, кото­рые сего­дня пред­став­ля­ются нам совер­шенно очевид­ными и есте­ствен­ными, поскольку мы сами принад­ле­жим к этой плат­форме власт­ных отно­ше­ний и наша субъ­ек­тив­ность ими произ­ве­дена. Например, при суве­рен­ной власти совер­шенно отсут­ствует в каче­стве неко­то­рого госу­дар­ствен­ного, в каче­стве неко­то­рого орга­ни­зо­ван­ного инте­реса — инте­рес к благо­со­сто­я­нию. Собираются налоги, произ­во­дится аппа­рат, кото­рый, в свою очередь, произ­во­дит неко­то­рые действия. Но, строго говоря, для сред­не­ве­ко­вой власти поня­тие благо­со­сто­я­ния не явля­ется в какой-либо мере опре­де­ля­ю­щим для поли­ти­че­ского взаи­мо­дей­ствия. Для суве­рен­ной власти основу состав­ляет забота о продол­же­нии дина­стии, сохран­но­сти жизни, тела монарха и целост­но­сти терри­то­рии. Это целый ряд исто­ри­че­ских пере­мен­ных, кото­рые мы сего­дня также наблю­даем, также явля­емся свиде­те­лями того, как они воспро­из­во­дятся. Например, в рамках рито­рик или прак­тик сохра­не­ния целост­но­сти госу­дар­ствен­ной терри­то­рии, сохра­не­нии поли­ти­че­ского и консти­ту­ци­он­ного строя или в любых между­на­род­ных обме­нах и формах дипло­ма­тии и права, кото­рые опира­ются на поня­тие госу­дар­ствен­ного суве­ре­ни­тета. Это то, что мы насле­дуем из евро­пей­ской эпохи суве­рен­ной власти.

По мере того как дета­ли­зи­ру­ются, инди­ви­ду­а­ли­зи­ру­ются прак­тики, ориен­ти­ро­ванн­ные скорее не на тело, не на управ­ле­ние через извле­че­ние, через изъя­тие и принуж­де­ние, харак­тер­ные для суве­рен­ной власти. По мере того, как, прежде всего, в рамках церков­ных инсти­ту­ций разви­ва­ется техно­ло­гия, кото­рая ориен­ти­ро­вана не столько даже на дета­ли­за­цию и, скажем так, описа­тель­ную анали­тику души, сколько на её произ­вод­ство. По мере того, как церковь произ­во­дит душу через стра­да­ние, через пока­я­ние, через техники деталь­ной пропо­веди и испо­веди. В самом центре этого простран­ства прак­тик, этого техно­ло­ги­че­ского процесса по произ­вод­ству души начи­нает форми­ро­ваться иная модель отно­ше­ний власти между пасты­рем и инди­ви­дом, кото­рая стано­вится поли­ти­че­ской, кото­рую заим­ствует новая евро­пей­ская бюро­кра­тия, и кото­рая с XVI приоб­ре­тает харак­тер одной из ключе­вых, одной из опор­ных техно­ло­гий постро­е­ния госу­дар­ства.

То есть, в стро­гом смысле слова, до XVI века, до появ­ле­ния профес­сио­наль­ной бюро­кра­тии, до пере­хода неко­то­рых, или до мигра­ции неко­то­рых церков­ных техно­ло­гий (техно­ло­гий испо­веди, техно­ло­гий управ­ле­ния душами) в сферу госу­дар­ствен­ного управ­ле­ния не суще­ствует прави­тель­ства.

В XVI веке, — и здесь диагно­стика Фуко доста­точно точно совпа­дает с диагно­сти­кой целого ряда иссле­до­ва­те­лей, кото­рые к ней прихо­дят неза­ви­симо, начи­ная от Вебера и закан­чи­вая Козеллеком, — проис­хо­дит форми­ро­ва­ние того, что назы­ва­ется прави­тель­ством. То есть пред­став­ле­ния и техно­ло­гии, и прак­тики, кото­рые отодви­гают королев­скую власть, кото­рые лока­ли­зуют, изоли­руют или секто­ри­зуют техно­ло­гии суве­рен­ной власти. И вводят неко­то­рую новую форму власти, ориен­ти­ро­ван­ную уже не на тела, не на изъя­тие, не на налоги, а на души. На души, кото­рые, конечно же, пони­ма­ются не в каком-то высо­ком спири­ту­аль­ном смысле, а, прежде всего, как неко­то­рая сфера влече­ний, импуль­сов, моти­ва­ций, иногда постыд­ных, иногда одоб­ря­е­мых, но, так или иначе, управ­ля­е­мых. Оказывается, что можно управ­лять инди­ви­дами, можно управ­лять соци­аль­ными груп­пами, посе­ле­ни­ями, дерев­нями, горо­дами и т.д., не прибе­гая к воен­ной силе систе­ма­ти­че­ски, не совер­шая принуж­де­ния и наси­лия для того, чтобы полу­чить что-то. Например, налоги. Или в первую очередь налоги. Производя неко­то­рые стимулы, неко­то­рую притя­га­тель­ную коопе­ра­цию, неко­то­рую разно­вид­ность свободы, кото­рая делает взаи­мо­дей­ствие между прави­тель­ством и насе­ле­нием, скажем так, продук­тив­ной.

И вот здесь на сцену выхо­дит очень важное поня­тие, очень важная кате­го­рия, кото­рая стано­вится основ­ной управ­лен­че­ской кате­го­рией. И к насто­я­щему времени она стано­вится всё более важной, всё более и более дета­ли­зо­ван­ной, всё более и более плотно захва­чен­ной микро­тех­но­ло­ги­ями управ­ле­ния. Это кате­го­рия насе­ле­ния. Если в суве­рен­ной модели власти кате­го­рии насе­ле­ния просто не суще­ствует... Существует целый ряд доста­точно анар­хи­че­ски связан­ных между собой, или даже не связан­ных вовсе, соци­аль­ных общно­стей. По мере кристал­ли­за­ции прави­тель­ства, по мере того, как возни­кает специ­а­ли­зи­ро­ван­ная бюро­кра­ти­че­ская струк­тура, кото­рая управ­ляет общим благом, уже не связан­ном с наси­лием, с отъё­мом, с экстрак­цией, возни­кает то целое, кото­рое явля­ется объек­том управ­ле­ния со стороны прави­тель­ства и, вместе с тем, само­управ­ле­ния на основе собствен­ной моти­ва­ции, собствен­ной свободы. Движение к тому, к чему прави­тель­ство людей и подтал­ки­вает. А именно — к эконо­ми­че­скому процве­та­нию, благо­со­сто­я­нию, к воспро­из­вод­ству жизни, то есть к сохра­не­нию себя в каче­стве физио­ло­ги­че­ских телес­ных инди­ви­дов, кото­рые рабо­тают уже не для того, чтобы что-то отдать в нужный момент в суве­рен­ную казну, а для того, чтобы произ­во­дить всё больше и больше, для того, чтобы воспро­из­во­дить жизнь, собствен­ную жизнь. И сюда же, в каче­стве третьей пере­мен­ной, наряду с благо­со­сто­я­нием и продол­же­нием жизни, вписы­ва­ется крайне важная пере­мен­ная безопас­но­сти. И то, что описы­вает Фуко, отправ­ля­ясь от текстов, в кото­рых ещё только зарож­да­ется, ещё только начи­нает приоб­ре­тать форму эта теория насе­ле­ния, эта теория управ­ле­ния через свободу — управ­ле­ния насе­ле­нием, анти­су­ве­рен­ная теория. Отправля­ясь от этих источ­ни­ков Фуко пока­зы­вает и в какой мере это, каза­лось бы, незна­чи­тель­ное техно­ло­ги­че­ское изоб­ре­те­ние в конеч­ном счёте оказы­ва­ется совер­шенно опре­де­ля­ю­щим, совер­шенно карди­наль­ным для нашей сего­дняш­ней жизни. И целый пласт суще­ству­ю­щих сего­дня фуколь­ди­ан­ских, пост­фу­коль­ди­ан­ских иссле­до­ва­ний ориен­ти­ро­ваны как раз на то, чтобы прове­рить каким обра­зом эта модель управ­ле­ния насе­ле­нием, ориен­ти­ро­ван­ная на исполь­зо­ва­ние свободы, на произ­вод­ство опре­де­лён­ных форм свободы, то есть само­мо­ти­ва­ции насе­ле­ния к тому, к чему его моти­ви­рует прави­тель­ство, рабо­тает в самом боль­шом разно­об­ра­зии контек­стов. Начиная, напри­мер, от управ­ле­ния куль­ту­рой, от неоли­бе­раль­ного менедж­мента куль­туры, и закан­чи­вая тем, каким обра­зом стро­ится сего­дня семей­ная или сексу­аль­ная жизнь, исто­ри­че­ски крайне подвиж­ная и совер­шенно точно меня­ю­ща­яся на протя­же­нии XX века. Переведён­ная из сферы нере­гу­ли­ру­е­мого, того, что не подвер­га­ется публич­ному норми­ро­ва­нию, но запре­ща­ется в своих край­них прояв­ле­ниях и эксцес­сах, к побу­ди­тель­ной модели сексу­аль­но­сти. Сегодняш­ний подро­сток или взрос­лый попа­дает не в систему запре­тов, не в систему исклю­че­ния, скажем так, опас­ных форм сексу­аль­но­сти, а скорее в систему побуж­де­ния к тем формам сексу­аль­но­сти, кото­рые он сам нахо­дит наибо­лее прият­ными и прием­ле­мыми.