Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Александр Во

ISBN 978-5-85006-173-9

Издательский дом «Дело», — 2020 г.
Публикуем главу «Затруднения Людвига» из книги английского писателя и журналиста Александра Во «Дом Витгенштейнов».

Из трёх остав­шихся сыно­вей Карл не мог выбрать наслед­ника. Курт был легко­мыс­лен­ным, Пауль и Людвиг — нена­дёж­ные невро­тики и совер­шенно не инте­ре­су­ются бизне­сом. Ко времени его смерти ни один из них не женился. Он наде­ялся, что хотя бы один достигнет успеха как инже­нер, и какое-то время каза­лось, что спра­вится только Людвиг. В 1906 году, сразу после окон­ча­ния школы Людвиг прочи­тал книгу под назва­нием Populare Schriften («Популярные статьи») извест­ного венского физика Людвига Больцмана, куда входила работа по аэро­нав­тике, в кото­рой утвер­жда­лось, что для прогресса науке требу­ются «герои и гении»: первые — чтобы испы­ты­вать само­лёты, а вторые—чтобы пони­мать, как и почему эти само­лёты летают. Прочитав это в самый расцвет культа Вейнингера и зная, что Вейнингер ходил на лекции Больцмана, Людвиг (моло­дой често­лю­би­вый гений-герой) неза­мед­ли­тельно подал заяв­ле­ние на поступ­ле­ние в класс Больцмана в Венском универ­си­тете. Если бы ему повезло, он мог бы сидеть на одной скамье с Эрвином Шрёдинге­ром (Нобелевским лауре­а­том 1933 года за работу в сфере кван­то­вой меха­ники), но надежды обоих рухнули, когда 5 октября 1906 года вели­кий физик, отды­хая на примор­ском курорте в Дуино возле Триеста, пове­сился в спальне гости­ницы, пока его жена и дочь плес­ка­лись в тёплых волнах залива. Поэтому Людвиг пошёл в Высшую техни­че­скую школу Шарлоттен­бург в Берлине изучать аэро­статы. Позже он призна­вался, что это была напрас­ная трата времени. Через год с одоб­ре­ния отца он пере­ехал в англий­ский Манчестер: сначала прово­дил там экспе­ри­менты с воздуш­ными змеями на верес­ко­вых пусто­шах Дербишира, а потом посту­пил в аспи­ран­туру Манчестер­ского универ­си­тета, чтобы изучать пропел­леры. Его возму­щало пове­де­ние студен­ток, кото­рые флир­то­вали с препо­да­ва­те­лями. «Все женщины, кото­рых я знаю, такие идиотки», — гово­рил он.

В июне 1911 года Людвиг запа­тен­то­вал неболь­шое улуч­ше­ние конструк­ции пропел­лера, но его энту­зи­азм к инже­нер­ному делу (к кото­рому, как он позже призна­вался, у него не было «ни вкуса, ни таланта»), поутих, и в конце года он решил разыс­кать в Кембридже Бертрана Рассела, чтобы понять, не лучше ли учиться фило­со­фии.

Больцман, Вейнингер и Бетховен были среди куми­ров Людвига, он ими восхи­щался и равнялся на них. Все они олице­тво­ряли гений в чистом виде, выхо­дили за рамки лите­ра­тур­ных, твор­че­ских и науч­ных дости­же­ний, вопло­щали, в его пред­став­ле­нии, саму суть гения, кото­рая прояв­ля­лась силой лично­сти. Что же каса­ется Вейнингера, то Людвиг по боль­шей части отверг его фило­со­фию, но тем не менее наста­и­вал на его гени­аль­но­сти. «Его вели­чие лежит в том, с чем мы не согла­ша­емся, — писал он. — Его чудо­вищ­ная ошибка и делает его вели­ким». Амбициоз­ный, неурав­но­ве­шен­ный, ведо­мый невро­ти­че­ской потреб­но­стью в само­со­вер­шен­ство­ва­нии, Людвиг нуждался в гениях, чтобы покло­няться им ровно в той мере, в какой сам желал быть одним из них. «Улучшай себя, это все, что ты можешь сделать, чтобы улуч­шить мир», — гово­рил он.

Бросившись к ногам Бертрана Рассела, Людвиг вскоре обна­ру­жил, что его, в двадцать с неболь­шим, не завер­шив­шего ни одной сколько-нибудь значи­мой фило­соф­ской работы, многие из самых свет­лых умов Кембриджа считали гением. «Возможно, самый прекрас­ный пример гения, кото­рый я когда-либо видел, тради­ци­онно задум­чи­вый, страст­ный, глубо­кий, настой­чи­вый и власт­ный», — как позже скажет Рассел.

«Соблазне­ние» Рассела Людвигом можно просле­дить по зани­ма­тель­ным пись­мам, кото­рые Рассел отправ­лял «очень высо­кой [женщине] с длин­ным худым, немного лоша­ди­ным лицом, неукро­ти­мой смело­стью и желез­ной волей». Это была дочь герцога и жена пиво­вара, в то время его любов­ница, леди Оттолайн Моррелл. Впервые он сооб­щил ей о Людвиге 18 октября 1911 года, описав често­лю­би­вого моло­дого фило­софа так: «незна­ко­мый немец, кото­рый почти не гово­рил по-англий­ски, но стес­нялся гово­рить по-немецки"8 и прервал част­ный урок в его комна­тах. Людвиг, не зная, посвя­тить ли себя фило­со­фии в Кембридже или вернуться к экспе­ри­мен­там по аэро­нав­тике в Манчестере, наста­и­вал на том, чтобы ему разре­шили присут­ство­вать на знаме­ни­тых лекциях Рассела по фило­со­фии. Преподава­тель любезно согла­сился, но вскоре начал его поба­и­ваться: Людвиг пресле­до­вал его, ходил за ним по всем поме­ще­ниям и колле­джам универ­си­тета. Он мог неожи­данно появиться в комна­тах Рассела, когда тот пере­оде­вался к ужину, или в полночь, когда тот уже ложился спать, наста­и­вая на фило­соф­ских разго­во­рах и угро­жая покон­чить с собой, если Рассел его выго­нит. Тот часами терпел, пока Людвиг расха­жи­вал по комнате «как тигр в клетке», испы­ты­вая границы его терпе­ния, заика­ясь и произ­нося долгие и мало­по­нят­ные моно­логи по логике и мате­ма­тике.

«Мой немец­кий друг угро­жает быть сущим нака­за­нием, — писал измож­дён­ный Рассел леди Оттолайн, — он прихо­дит со мной после моей лекции и спорит весь обед — упря­мый и строп­ти­вый, но, я думаю, неглу­пый». В следу­ю­щих пись­мах Людвиг описан как «ужас­ный спор­щик, утоми­тель­ный... зануда... впечат­ли­тель­ный и даже груст­ный... В спокой­ные моменты он гово­рит медленно, заика­ется и произ­но­сит глупо­сти... Мой немец­кий инже­нер, мне кажется, дурак. Он думает, что ничто эмпи­ри­че­ское не позна­ва­емо — я попро­сил его признать, что в комнате нет носо­рога, но он отка­зался», а через две недели: «Мой свире­пый немец пришёл спорить со мной после лекции. У него броня от всех напа­док. Говорить с ним — просто потеря времени». Меж тем его коллегу, Джорджа Мура, Людвиг так озада­чил, заин­три­го­вал, так восхи­щал и раздра­жал, что он начал вести днев­ник под назва­нием «Что я думаю о Витгенштейне».

То же самое произо­шло с Расселом, кото­рого моло­дой студент очаро­вал за несколько меся­цев. «Он начи­нает мне нравиться: он одарён лите­ра­турно, очень музы­ка­лен, обла­дает хоро­шими мане­рами... и, я пола­гаю, действи­тельно умен». Нужно ли ему вернуться к аэро­нав­тике или продол­жать корпеть над фило­со­фией? Как вспо­ми­нал позже Рассел, Людвиг поста­вил этот вопрос в типично бестол­ко­вой манере:

В конце первого семестра он подо­шёл ко мне и спро­сил: „Не будете ли вы так любезны сказать мне, я полный идиот или нет?“ Я отве­тил: „Мой доро­гой друг, я не знаю, почему вы спра­ши­ва­ете меня?“ Он сказал: „Потому что если я полный идиот, мне стоит стать аэро­нав­том; но если нет, я стану фило­со­фом“. Я пред­ло­жил ему напи­сать мне что-нибудь по фило­со­фии во время кани­кул, и тогда я скажу ему, полный ли он идиот или нет. В начале следу­ю­щего семестра он принёс мне выпол­нен­ное зада­ние. Прочитав одно пред­ло­же­ние, я сказал: „Нет, вы не должны стано­виться аэро­нав­том“. И он не стал.

В Вене Карла горько разо­ча­ро­вала новость о том, что его послед­ний и самый млад­ший сын, как и все осталь­ные, упустил возмож­ность стать вели­ким инже­не­ром. Впрочем, в Кембридже лико­вали. Рассел был чрез­вы­чайно дово­лен. Все ещё не прояс­нив для себя фило­соф­ского посла­ния Людвига, он откро­венно восхи­щался моло­дым студен­том и напи­сал любов­нице с лоша­ди­ным лицом следу­ю­щее:

Он наде­лен в высшей степени чистей­шей интел­лек­ту­аль­ной стра­стью; это застав­ляет меня любить его... Он — тот моло­дой чело­век, на кото­рого можно наде­яться. Но, как бывает с такими людьми, он неурав­но­ве­шен и может взорваться... в спор с ним я вкла­ды­ваю все силы — и едва могу с ним срав­няться. Любого другого ученика я бы в лепёшку разда­вил, если бы вёл себя так. Когда он ушёл, то необы­чайно взвол­но­вал меня. Я люблю его и чувствую, что он решит проблемы, для кото­рых я слиш­ком стар.

Увлечение Рассела Людвигом вскоре привлекло в Кембридже внима­ние, в том числе эконо­ми­ста Джона Мейнарда Кейнса, исто­рика Литтона Стрейчи и членов так назы­ва­е­мого Кембридж­ского дискус­си­он­ного обще­ства, секрет­ного конклава интел­лек­ту­а­лов, левых, по боль­шей части гомо­сек­су­аль­ных мужчин. Они хотели, чтобы Людвиг стал членом обще­ства — «апосто­лом». Рассел (друзья назы­вали его Берти) ревниво охра­нял Людвига, и хотя он сам был «апосто­лом», его трево­жила перспек­тива разде­лить свою находку с другими. В ноябре 1912 года Стрейчи напи­сал ещё одному члену обще­ства, Сидни Тернеру:

Бедняга [Рассел] совсем плох. Он выгля­дит на 96 — седой измож­дён­ный старик. Выборы Витгенштейна стали для него боль­шим ударом. Он трепетно наде­ялся удер­жать его при себе, и все шло прекрасно, пока Кейнс не настоял на встрече; он сразу распо­знал гения, кото­рого необ­хо­димо избрать. <...> Решение неожи­данно объявили Берти—тот чуть в обмо­рок не упал! Конечно, он не может приве­сти причин против избра­ния — кроме той заме­ча­тель­ной, что обще­ство настолько дегра­ди­ро­вало, что его австриец точно отка­жется в него всту­пить. <...> Берти действи­тельно траги­че­ская фигура, мне его очень жаль, но он заблуж­дался больше всех.

Всю жизнь Людвига мучили нена­висть к себе, одино­че­ство и порывы покон­чить с собой. В 1912 году он снова заду­мался о само­убий­стве, хоть и призна­вал, что его работа — стоя­щая. Он был рад бросить аэро­нав­тику, полу­чить голос в мире кембридж­ской фило­со­фии и оказаться в почёте у малень­кой, но влия­тель­ной клики фило­со­фов. В лице Дэвида Пинсента, умного и покла­ди­стого студента-мате­ма­тика из Тринити-Колледжа, Людвиг нашёл первого насто­я­щего друга. По его собствен­ным суро­вым меркам, 1912 год был, веро­ятно, одним из самых счаст­ливых в его жизни.

Опубликовать
Поделиться
Твитнуть

В данный момент наша афиша пустует!
Если вы хотите, чтобы анонс вашего мероприятия появился у нас на сайте, то напишите нам!