Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны
Александр Во
Издательский дом «Дело», — 2020 г.
Из трёх оставшихся сыновей Карл не мог выбрать наследника. Курт был легкомысленным, Пауль и Людвиг — ненадёжные невротики и совершенно не интересуются бизнесом. Ко времени его смерти ни один из них не женился. Он надеялся, что хотя бы один достигнет успеха как инженер, и какое-то время казалось, что справится только Людвиг. В 1906 году, сразу после окончания школы Людвиг прочитал книгу под названием Populare Schriften («Популярные статьи») известного венского физика Людвига Больцмана, куда входила работа по аэронавтике, в которой утверждалось, что для прогресса науке требуются «герои и гении»: первые — чтобы испытывать самолёты, а вторые—чтобы понимать, как и почему эти самолёты летают. Прочитав это в самый расцвет культа Вейнингера и зная, что Вейнингер ходил на лекции Больцмана, Людвиг (молодой честолюбивый гений-герой) незамедлительно подал заявление на поступление в класс Больцмана в Венском университете. Если бы ему повезло, он мог бы сидеть на одной скамье с Эрвином Шрёдингером (Нобелевским лауреатом 1933 года за работу в сфере квантовой механики), но надежды обоих рухнули, когда 5 октября 1906 года великий физик, отдыхая на приморском курорте в Дуино возле Триеста, повесился в спальне гостиницы, пока его жена и дочь плескались в тёплых волнах залива. Поэтому Людвиг пошёл в Высшую техническую школу Шарлоттенбург в Берлине изучать аэростаты. Позже он признавался, что это была напрасная трата времени. Через год с одобрения отца он переехал в английский Манчестер: сначала проводил там эксперименты с воздушными змеями на вересковых пустошах Дербишира, а потом поступил в аспирантуру Манчестерского университета, чтобы изучать пропеллеры. Его возмущало поведение студенток, которые флиртовали с преподавателями. «Все женщины, которых я знаю, такие идиотки», — говорил он.
В июне 1911 года Людвиг запатентовал небольшое улучшение конструкции пропеллера, но его энтузиазм к инженерному делу (к которому, как он позже признавался, у него не было «ни вкуса, ни таланта»), поутих, и в конце года он решил разыскать в Кембридже Бертрана Рассела, чтобы понять, не лучше ли учиться философии.
Больцман, Вейнингер и Бетховен были среди кумиров Людвига, он ими восхищался и равнялся на них. Все они олицетворяли гений в чистом виде, выходили за рамки литературных, творческих и научных достижений, воплощали, в его представлении, саму суть гения, которая проявлялась силой личности. Что же касается Вейнингера, то Людвиг по большей части отверг его философию, но тем не менее настаивал на его гениальности. «Его величие лежит в том, с чем мы не соглашаемся, — писал он. — Его чудовищная ошибка и делает его великим». Амбициозный, неуравновешенный, ведомый невротической потребностью в самосовершенствовании, Людвиг нуждался в гениях, чтобы поклоняться им ровно в той мере, в какой сам желал быть одним из них. «Улучшай себя, это все, что ты можешь сделать, чтобы улучшить мир», — говорил он.
Бросившись к ногам Бертрана Рассела, Людвиг вскоре обнаружил, что его, в двадцать с небольшим, не завершившего ни одной сколько-нибудь значимой философской работы, многие из самых светлых умов Кембриджа считали гением. «Возможно, самый прекрасный пример гения, который я когда-либо видел, традиционно задумчивый, страстный, глубокий, настойчивый и властный», — как позже скажет Рассел.
«Соблазнение» Рассела Людвигом можно проследить по занимательным письмам, которые Рассел отправлял «очень высокой [женщине] с длинным худым, немного лошадиным лицом, неукротимой смелостью и железной волей». Это была дочь герцога и жена пивовара, в то время его любовница, леди Оттолайн Моррелл. Впервые он сообщил ей о Людвиге 18 октября 1911 года, описав честолюбивого молодого философа так: «незнакомый немец, который почти не говорил по-английски, но стеснялся говорить по-немецки"8 и прервал частный урок в его комнатах. Людвиг, не зная, посвятить ли себя философии в Кембридже или вернуться к экспериментам по аэронавтике в Манчестере, настаивал на том, чтобы ему разрешили присутствовать на знаменитых лекциях Рассела по философии. Преподаватель любезно согласился, но вскоре начал его побаиваться: Людвиг преследовал его, ходил за ним по всем помещениям и колледжам университета. Он мог неожиданно появиться в комнатах Рассела, когда тот переодевался к ужину, или в полночь, когда тот уже ложился спать, настаивая на философских разговорах и угрожая покончить с собой, если Рассел его выгонит. Тот часами терпел, пока Людвиг расхаживал по комнате «как тигр в клетке», испытывая границы его терпения, заикаясь и произнося долгие и малопонятные монологи по логике и математике.
«Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием, — писал измождённый Рассел леди Оттолайн, — он приходит со мной после моей лекции и спорит весь обед — упрямый и строптивый, но, я думаю, неглупый». В следующих письмах Людвиг описан как «ужасный спорщик, утомительный... зануда... впечатлительный и даже грустный... В спокойные моменты он говорит медленно, заикается и произносит глупости... Мой немецкий инженер, мне кажется, дурак. Он думает, что ничто эмпирическое не познаваемо — я попросил его признать, что в комнате нет носорога, но он отказался», а через две недели: «Мой свирепый немец пришёл спорить со мной после лекции. У него броня от всех нападок. Говорить с ним — просто потеря времени». Меж тем его коллегу, Джорджа Мура, Людвиг так озадачил, заинтриговал, так восхищал и раздражал, что он начал вести дневник под названием «Что я думаю о Витгенштейне».
То же самое произошло с Расселом, которого молодой студент очаровал за несколько месяцев. «Он начинает мне нравиться: он одарён литературно, очень музыкален, обладает хорошими манерами... и, я полагаю, действительно умен». Нужно ли ему вернуться к аэронавтике или продолжать корпеть над философией? Как вспоминал позже Рассел, Людвиг поставил этот вопрос в типично бестолковой манере:
В конце первого семестра он подошёл ко мне и спросил: „Не будете ли вы так любезны сказать мне, я полный идиот или нет?“ Я ответил: „Мой дорогой друг, я не знаю, почему вы спрашиваете меня?“ Он сказал: „Потому что если я полный идиот, мне стоит стать аэронавтом; но если нет, я стану философом“. Я предложил ему написать мне что-нибудь по философии во время каникул, и тогда я скажу ему, полный ли он идиот или нет. В начале следующего семестра он принёс мне выполненное задание. Прочитав одно предложение, я сказал: „Нет, вы не должны становиться аэронавтом“. И он не стал.
В Вене Карла горько разочаровала новость о том, что его последний и самый младший сын, как и все остальные, упустил возможность стать великим инженером. Впрочем, в Кембридже ликовали. Рассел был чрезвычайно доволен. Все ещё не прояснив для себя философского послания Людвига, он откровенно восхищался молодым студентом и написал любовнице с лошадиным лицом следующее:
Он наделен в высшей степени чистейшей интеллектуальной страстью; это заставляет меня любить его... Он — тот молодой человек, на которого можно надеяться. Но, как бывает с такими людьми, он неуравновешен и может взорваться... в спор с ним я вкладываю все силы — и едва могу с ним сравняться. Любого другого ученика я бы в лепёшку раздавил, если бы вёл себя так. Когда он ушёл, то необычайно взволновал меня. Я люблю его и чувствую, что он решит проблемы, для которых я слишком стар.
Увлечение Рассела Людвигом вскоре привлекло в Кембридже внимание, в том числе экономиста Джона Мейнарда Кейнса, историка Литтона Стрейчи и членов так называемого Кембриджского дискуссионного общества, секретного конклава интеллектуалов, левых, по большей части гомосексуальных мужчин. Они хотели, чтобы Людвиг стал членом общества — «апостолом». Рассел (друзья называли его Берти) ревниво охранял Людвига, и хотя он сам был «апостолом», его тревожила перспектива разделить свою находку с другими. В ноябре 1912 года Стрейчи написал ещё одному члену общества, Сидни Тернеру:
Бедняга [Рассел] совсем плох. Он выглядит на 96 — седой измождённый старик. Выборы Витгенштейна стали для него большим ударом. Он трепетно надеялся удержать его при себе, и все шло прекрасно, пока Кейнс не настоял на встрече; он сразу распознал гения, которого необходимо избрать. <...> Решение неожиданно объявили Берти—тот чуть в обморок не упал! Конечно, он не может привести причин против избрания — кроме той замечательной, что общество настолько деградировало, что его австриец точно откажется в него вступить. <...> Берти действительно трагическая фигура, мне его очень жаль, но он заблуждался больше всех.
Всю жизнь Людвига мучили ненависть к себе, одиночество и порывы покончить с собой. В 1912 году он снова задумался о самоубийстве, хоть и признавал, что его работа — стоящая. Он был рад бросить аэронавтику, получить голос в мире кембриджской философии и оказаться в почёте у маленькой, но влиятельной клики философов. В лице Дэвида Пинсента, умного и покладистого студента-математика из Тринити-Колледжа, Людвиг нашёл первого настоящего друга. По его собственным суровым меркам, 1912 год был, вероятно, одним из самых счастливых в его жизни.
В данный момент наша афиша пустует!
Если вы хотите, чтобы анонс вашего мероприятия появился у нас на сайте, то напишите нам!