IV. Чем универ­си­тет должен быть «в первую очередь». Универси­тет, профес­сия, наука

А. Универси­тет, в первую очередь и прежде всего, даёт высшее обра­зо­ва­ние, кото­рое должен полу­чить сред­ний чело­век.

Б. Сначала из сред­него чело­века следует сделать куль­тур­ную личность, подняв его на уровень времени. Поэтому первая и централь­ная функ­ция универ­си­тета — приоб­ще­ние к важней­шим куль­тур­ным обла­стям знания.

Эти обла­сти знания таковы:

1. Физический образ мира (Физика).
2. Основопо­ла­га­ю­щие вопросы орга­ни­че­ской жизни (Биология).
3. Историче­ское разви­тие чело­ве­че­ского рода (История).
4. Структура и функ­ци­о­ни­ро­ва­ние обще­ствен­ной жизни (Социология).
5. Устройство Вселенной (Философия).

В. Нужно сделать сред­него чело­века хоро­шим профес­сио­на­лом. Помимо обуче­ния куль­туре, универ­си­тет, посред­ством самых простых, непо­сред­ствен­ных и эффек­тив­ных интел­лек­ту­аль­ных мето­дов, учит быть хоро­шим меди­ком, хоро­шим судьёй, хоро­шим учите­лем мате­ма­тики или исто­рии. Но специ­фика профес­сио­наль­ного обра­зо­ва­ния станет ясной только после более тщатель­ного обсуж­де­ния данного поло­же­ния.

Г. Не суще­ствует ника­ких веских причин, чтобы сред­ний чело­век испы­ты­вал необ­хо­ди­мость или должен был стать учёным. Скандаль­ный вывод: наука в собствен­ном смысле слова, т. е. науч­ное иссле­до­ва­ние, не отно­сится напря­мую к неотъ­ем­ле­мым первич­ным функ­циям универ­си­тета и не должна никоим обра­зом вклю­чаться в них. В каком смысле универ­си­тет, тем не менее, неот­де­лим от науки и, следо­ва­тельно, должен зани­маться также и кроме того науч­ным иссле­до­ва­нием, мы увидим ниже.

Вероятнее всего, на столь ерети­че­скую точку зрения обру­шится поток неле­по­стей, кото­рые всегда появ­ля­ются на гори­зонте любого вопроса подобно огром­ной грозо­вой туче. Не сомне­ва­юсь, что найдутся и серьёз­ные возра­же­ния против моего тезиса, но прежде, чем они будут выска­заны, произой­дёт привыч­ный вулка­ни­че­ский выброс баналь­но­стей, произ­но­си­мых всяким, кто не утруж­дает себя пред­ва­ри­тель­ным обду­мы­ва­нием пред­мета.

Предложен­ный план универ­си­тета пред­по­ла­гает, что чита­тель согла­сится не смеши­вать три совер­шенно разные вещи: куль­туру, науку и интел­лек­ту­аль­ную профес­сию. Нельзя допус­кать, чтобы все кошки каза­лись нам серыми, поскольку это даст осно­ва­ние обви­нить нас в чрез­мер­ном пристра­стии к тёмной стороне.

Прежде всего, разде­лим профес­сию и науку. Наука не есть всё, что угодно. Наукой не явля­ется покупка микро­скопа или подме­та­ние лабо­ра­то­рии, но не явля­ется ею и разъ­яс­не­ние и усво­е­ние содер­жа­ния науки. В собствен­ном и аутен­тич­ном смысле наука — это только иссле­до­ва­ние: поста­новка проблем, работа над ними и полу­че­ние реше­ния. Как только реше­ние найдено, все осталь­ное, что с ним проис­хо­дитЗа исклю­че­нием тех случаев, когда вопрос подни­ма­ется снова, еще раз превра­ща­ется в проблему (крити­ку­ется) и, тем самым, весь процесс иссле­до­ва­ния повто­ря­ется сначала., уже не явля­ется наукой. Поэтому наука не заклю­ча­ется ни овла­де­нии наукой, ни в её препо­да­ва­нии, ни, конечно, в её приме­не­нии и исполь­зо­ва­нии. Возможно, было бы лучше, если бы — с уже извест­ными нам оговор­ками — чело­век, кото­рому пору­чено препо­да­вать науку, был учёным. Но, строго говоря, это необя­за­тельно; и факти­че­ски суще­ство­вали и суще­ствуют вели­ко­леп­ные учителя, кото­рые не явля­ются иссле­до­ва­те­лями, т. е. учёными. Достаточно, что они знают свою науку. Но знать — это не иссле­до­вать. Исследовать — значит откры­вать истину или, наобо­рот, демон­стри­ро­вать ошибку. Знать — значит просто хорошо разби­раться в этой истине, владеть тем, что уже имеется, что уже достиг­нуто.

У исто­ков науки, в Греции, когда наука только-только скла­ды­ва­лась, не было и опас­но­сти, как сего­дня, спутать её с тем, что ею не явля­ется. Слова, кото­рыми её обозна­чали, ясно пока­зы­вают, что она пред­став­ляла собой не что иное, как чистый поиск, твор­че­скую работу, иссле­до­ва­ние. При этом совре­мен­ник Платона, и даже Аристотеля, не имел термина, точно соот­вет­ству­ю­щего — в том числе в своей двусмыс­лен­но­сти — нашему слову «наука». Говорили «исто­рия», «экста­сис», «фило­со­фия», что озна­чает — с тем или иным оттен­ком — «заня­тие», «упраж­не­ние», «изыс­ка­ние», «стрем­ле­ние», но не «владе­ние». Само назва­ние «фило­со­фия» вводится для того, чтобы не путать такого рода хоро­шую осве­дом­лён­ность с той новой деятель­но­стью, кото­рая требо­вала не быть знаю­щим, а искать знания.Слово «эпистема» гораздо больше соот­вет­ствует сово­куп­но­сти значе­ний, кото­рые мы связы­ваем со словом «знание». Об удив­ле­нии, вызван­ном новым словом «фило­со­фия», см. «Tusculanae disputationes» («Тускулан­ские беседы») Цицерона (V, 3).

Наука — одна из самых вели­ких вещей, совер­ша­е­мых и созда­ва­е­мых чело­ве­ком. Разумеется, это вещь более высо­кого уровня, нежели универ­си­тет, поня­тый как учеб­ное заве­де­ние. Потому что наука есть твор­че­ство, а педа­го­ги­че­ская деятель­ность направ­лена лишь на обуче­ние этому твор­че­ству, на пере­дачу, вкла­ды­ва­ние и усво­е­ние. Наука — вещь настолько высо­каяи утон­чен­ная, что — хотим мы того или нет — недо­ступна обыч­ному чело­веку. Она требует особого дара, крайне редко встре­ча­ю­щего среди людей. Учёный — это своего рода совре­мен­ный монах.

Заявлять, что обык­но­вен­ный студент должен быть учёным, — неле­пая претен­зия, кото­рую вряд ли бы удалось скрыть (претен­зии скры­вают словно катары и другие воспа­ле­ния), если бы не порок утопизма, прису­щий преды­ду­щим поко­ле­ниям. К тому же это неже­ла­тельно даже в идеале. Наука — лишь одна из вели­ких вещей, но не един­ствен­ная. Кроме неё, есть и другие, не менее важные, и нет причин позво­лять ей захва­ты­вать чело­ве­че­ство, вытес­няя все прочее. Велика прежде всего сама наука, а не учёный. Человек науки — это форма чело­ве­че­ского суще­ство­ва­ния, столь же огра­ни­чен­ная, как и любая другая, и даже больше, чем это можно себе пред­ста­вить. Я не могу и не хочу зани­маться сейчас анали­зом того, чтó значит быть учёным. Это было бы не к месту, да и то, что я сказал бы, могло бы лишь навре­дить. Отмечу только, что как реаль­ный чело­век учёный удиви­тельно часто — по край­ней мере до недав­него времени — оказы­вался чудо­ви­щем, манья­ком, если не поме­шан­ным.Общеизвестна, напри­мер, готов­ность, с кото­рой ученые во все времена поддер­жи­вают тира­нии. Это не вопрос случая и почти не вопрос ответ­ствен­но­сти. У этого явле­ния есть глубо­кая, серьёз­ная и даже весьма уважи­тель­ная причина. Но то, что этот крайне огра­ни­чен­ный чело­век создаёт, — ценно и прекрасно: важна жемчу­жина, а не рако­вина. Не стоит «идеа­ли­зи­ро­вать» и думать, что в идеале все люди должны стать учёными, закры­вая глаза на все те обсто­я­тель­ства (одни — чудес­ные, другие — напо­ло­вину болез­нен­ные), кото­рые обычно создают учёного.

Необходимо разде­лять профес­сио­наль­ное обра­зо­ва­ние и науч­ное иссле­до­ва­ние, чтобы ни препо­да­ва­тели, ни юноши не путали одно с другим, поскольку сего­дня это нано­сит вред им обоим. Без сомне­ния, профес­сио­наль­ное обуче­ние пред­по­ла­гает, по преиму­ще­ству, осво­е­ние систе­ма­ти­зи­ро­ван­ного содер­жа­ния боль­шого числа наук. Но речь идёт о содер­жа­нии, а не об иссле­до­ва­нии, в ходе кото­рого оно добы­ва­ется. Общий тезис таков: студент или обыч­ный ученик не овла­де­вает наукой. Врач должен научиться лечить, но как врач он не должен учиться чему-либо ещё. Он обязан знать клас­си­че­скую физио­ло­гию своего времени, но он не обязан ни быть физио­ло­гом, ни даже мечтать об этом. Не пони­маю, зачем стре­миться к тому, что невоз­можно? Мне отвра­ти­тельна эта страсть к созда­нию иллю­зий (их нужно иметь, а не созда­вать), эта посто­ян­ная мания вели­чия, этот упря­мый утопизм, выда­ю­щий недо­сти­жи­мое за дости­жи­мое. Утопизм ведёт к педа­го­гике Онана.

Достоинством ребёнка явля­ется жела­ние; его задача — прида­ваться мечтам. Но досто­ин­ство чело­века взрос­лого — хоте­ние; его задача — делать, осуществ­лять.Хотение отли­ча­ется от жела­ния тем, что оно всегда пред­по­ла­гает хотеть сделать, хотеть добиться. Императив действия, эффек­тив­ного дости­же­ния чего-либо принуж­дает нас огра­ни­чи­вать себя. И это само­огра­ни­че­ние явля­ется исти­ной, сущно­стью жизни. Поэтому жизнь есть судьба. Если бы возмож­ные формы и продол­жи­тель­ность нашего суще­ство­ва­ния были неогра­ни­ченны, не было бы и судьбы. Подлинная жизнь, моло­дые люди, — это радост­ное приня­тие неумо­ли­мой судьбы, нашей неиз­беж­ной огра­ни­чен­но­сти! Это то, что мистики очень прони­ца­тельно назы­вали пребы­ва­нием в «состо­я­нии благо­дати». Тот, кто одна­жды честно принял свою судьбу, свою огра­ни­чен­ность, тот, кто сказал ей «да», — непо­ко­ле­бим. Impavidum ferient ruinae!Руины пора­зят, но не устра­шат его (лат.). Высказыва­ние Горация. — Примеч. перев.

Если у чело­века есть склон­ность к меди­цине и ни к чему более, ему не следует заиг­ры­вать с наукой: он лишь сделает науку прес­ной. Вполне доста­точно, если он будет хоро­шим врачом. То же самое я скажу о том, кто соби­ра­ется стать учите­лем исто­рии в сред­ней школе. Не совер­шим ли мы ошибку, внушив студенту в универ­си­тете, что он будет исто­ри­ком? Чего мы этим добьёмся? Мы лишь заста­вим его напрасно тратить время на осво­е­ние мето­дов, необ­хо­ди­мых для учёного-исто­рика, но бессмыс­лен­ных для учителя исто­рии, и поме­шаем полу­чить ясное, струк­ту­ри­ро­ван­ное и неза­мыс­ло­ва­тое пред­став­ле­ние о чело­ве­че­ской исто­рии, кото­рой он будет учить.Безусловно, ему необ­хо­димо знать, чтó пред­став­ляют собой методы, с помо­щью кото­рых созда­ётся исто­рия. Но это не значит, что он должен овла­деть ими.

Тенденция к доми­ни­ро­ва­нию «иссле­до­ва­ния» в универ­си­тете поро­дила множе­ство бед. Она стала причи­ной исклю­че­ния глав­ного: куль­туры. Кроме того, из-за неё недо­ста­точно внима­ния стало уделяться подго­товке профес­сио­на­лов ad hocДля специ­аль­ной цели (лат.). — Примеч. перев.. На факуль­те­тах меди­цины стара­ются препо­да­вать гипер­точ­ную физио­ло­гию и сверх­дос­ко­наль­ную химию, но, похоже, ни на одном меди­цин­ском факуль­тете мира не размыш­ляют всерьёз о том, чтó пред­став­ляет собой сего­дня хоро­ший врач, каким должен быть образ­цо­вый совре­мен­ный доктор. Профессия, кото­рая по важно­сти усту­пает лишь куль­туре, остав­лена на милость Господа. Но эта непро­яс­нён­ность нано­сит обою­до­сто­рон­ний вред. Наука тоже стра­дает от утопич­ного сбли­же­ния с профес­си­ями.

Именно педан­тизм и бездум­ность поро­дили то пристра­стие к «сциен­тизму», от кото­рого стра­дает универ­си­тет. В Испании наблю­да­ются оба этих прискорб­ных недо­статка, пред­став­ля­ю­щие серьёз­ное препят­ствие. Любой бездель­ник, провед­ший шесть меся­цев в лабо­ра­то­рии или учеб­ном заве­де­нии в Германии или Северной Америке, любой выскочка, сделав­ший третье­сте­пен­ное науч­ное откры­тие, стано­вится науч­ным «нуво­ри­шем», иссле­до­ва­тель­ским «парвеню»; не пораз­мыш­ляв и четверти часа о миссии универ­си­тета, он с видом знатока пред­ла­гает совер­шенно смехо­твор­ные реформы. В то же время он не спосо­бен препо­да­вать свой «пред­мет», так как даже не знаком с дисци­пли­ной в целом.

Поэтому нужно отря­сти науку с дерева профес­сий, сохра­нив на нем лишь строго необ­хо­ди­мое, чтобы можно было заняться профес­си­ями, обуче­ние кото­рым сего­дня нахо­дится на совер­шенно младен­че­ском уровне. Здесь все прихо­дится начи­нать с нуля.Сама идея, или прото­тип, каждой профес­сии — чтó значит быть врачом, судьёй, адво­ка­том, учите­лем исто­рии и т.д. — сего­дня не присут­ствует в обще­ствен­ном созна­нии, и никто не зани­ма­ется её изуче­нием и опре­де­ле­нием. Умелая рацио­на­ли­за­ция педа­го­гики позво­лила бы обучать профес­сиям намного эффек­тив­нее, за более корот­кое время и с намного мень­шими усили­ями. Но сейчас займёмся другим разли­чием — между куль­турой и наукой.