Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда

Дэвид Гребер

ISBN 978-5-91103-541-9

Ад Маргинем Пресс, — 2020 г.
В издательстве Ad Marginem вышла книга американского антрополога и одного из «антилидеров» движения Occupy Wall Street Дэвида Гребера «Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда». Лес публикует из неё главу «Как в ХХ веке работа стала всё больше цениться в качестве способа поддержания дисциплины и формы самопожертвования».

Как в ХХ веке работа стала всё больше цениться в каче­стве способа поддер­жа­ния дисци­плины и формы само­по­жерт­во­ва­ния.

Мы продол­жаем изоб­ре­тать рабо­чие места из-за ложного пред­став­ле­ния о том, что все должны быть заняты каким-нибудь тяже­лым трудом, потому что, согласно маль­ту­зи­ан­ско-дарви­нист­ской теории, чело­век должен оправ­ды­вать свое право на суще­ство­ва­ние.

Бакминстер Фуллер

Так или иначе, контр­атака «Евангелия богат­ства» оказа­лась успеш­ной, и промыш­лен­ные магнаты — сначала в Америке, а потом и во всём мире — сумели убедить обще­ствен­ность, что на самом деле процве­та­ние — дело именно их рук, а не рабо­чих. Однако их успех привел к возник­но­ве­нию неиз­беж­ной проблемы: как рабо­чие могут видеть смысл и цель в работе, на кото­рой их факти­че­ски превра­щают в робо­тов? В работе, на кото­рой им гово­рят, что они немно­гим лучше робо­тов, и при этом ожидают, что работа будет зани­мать всё больше места в их жизни?

Очевидное реше­ние состо­яло в том, чтобы вернуться к старой идее, что работа форми­рует харак­тер, — и судя по всему, именно это и произо­шло. Кто-то может сказать, что произо­шло возрож­де­ние пури­тан­ства; однако мы видели, что на самом деле эта идея отно­сится к гораздо более раннему пери­оду, ко времени, когда христи­ан­ское учение о прокля­тии Адама слилось с севе­ро­ев­ро­пей­ским пред­став­ле­нием о том, что опла­чи­ва­е­мый труд под руко­вод­ством мастера — это един­ствен­ный способ стать по-насто­я­щему взрос­лым чело­ве­ком. Благодаря этой исто­рии было очень легко убедить рабо­чих, что они трудятся не только и не столько для того, чтобы созда­вать богат­ство или помо­гать другим, но в целях само­от­ре­че­ния, что они наде­вают своего рода свет­скую влася­ницу, жерт­вуют радо­стями и удоволь­стви­ями для того, чтобы стать взрос­лыми людьми, достой­ными своих потре­би­тель­ских игру­шек.

Множество совре­мен­ных иссле­до­ва­ний подтвер­ждают этот вывод. Действительно, люди в Европе и Америке исто­ри­че­ски не рассмат­ри­вали свою профес­сию как-то, что придает их жизни вечный смысл. Сходите на клад­бище — вы вряд ли найдете надгро­бие с надпи­сью «водо­про­вод­чик», «испол­ни­тель­ный вице-прези­дент», «лесник» или «клерк». Считается, что перед лицом смерти сущность земного бытия нашей души опре­де­ля­ется любо­вью, кото­рую чело­век испы­ты­вал к супруге/супругу и к своим детям и кото­рую полу­чал от них, — а иногда тем, в каком полку он служил во время войны. Всё это пред­по­ла­гает силь­ную эмоцио­наль­ную вовле­чен­ность, а также умение что-то отда­вать и брать от жизни. При жизни же, напро­тив, всем этим людям при встрече, скорее всего, первым делом зада­вали вопрос: «Чем зара­ба­ты­ва­ешь на жизнь?»

Парадокс состоит в том, что так продол­жа­ется и по сей день, хотя «Евангелие богат­ства» и после­до­вав­ший за ним рост потре­би­тель­ства должны были всё изме­нить. По идее, мы должны были начать верить, что наша сущность выра­жа­ется посред­ством потреб­ле­ния, а не произ­вод­ства, что важнее, какую одежду мы носим, какую музыку слушаем и за какие спор­тив­ные команды болеем. Начиная с семи­де­ся­тых годов люди должны были начать делиться на субкуль­туры фана­тов науч­ной фанта­стики, соба­ко­во­дов, люби­те­лей пейнт­бола, торч­ков, болель­щи­ков «Чикаго Буллз» или «Манчестер Юнайтед», но точно не на груз­чи­ков и специ­а­ли­стов по анализу рисков ката­строф. И на опре­де­лен­ном уровне боль­шин­ство из нас действи­тельно пред­по­чи­тает думать, что глав­ное в нас — это что угодно, только не работа. И всё же пара­док­саль­ным обра­зом люди посто­янно гово­рят о том, что работа придает глав­ный смысл их жизни и что безра­бо­тица оказы­вает разру­ши­тель­ное воздей­ствие на психику.

На протя­же­нии ХХ века было прове­дено множе­ство опро­сов, иссле­до­ва­ний, обсле­до­ва­ний и этно­гра­фи­че­ских описа­ний работы. Работы о работе стали своего рода неболь­шой само­сто­я­тель­ной дисци­пли­ной. Эти иссле­до­ва­ния пришли к выво­дам, кото­рые с незна­чи­тель­ными изме­не­ни­ями спра­вед­ливы в отно­ше­нии как синих, так и белых ворот­нич­ков прак­ти­че­ски по всему миру. Выводы можно обоб­щить следу­ю­щим обра­зом:

1.Чувство собствен­ного досто­ин­ства и само­оценка боль­шин­ства людей тесно связаны с тем, как они зара­ба­ты­вают себе на жизнь.

2.Большинство людей нена­ви­дит свою работу.

Это можно назвать пара­док­сом совре­мен­ной работы. Вся социо­ло­гия работы, не говоря уже о социо­ло­гии трудо­вых отно­ше­ний, глав­ным обра­зом зани­ма­ется тем, что пыта­ется понять, как обе эти вещи могут быть верны одновре­менно. В 1987 году Эл Джини и Терри Салливан, два веду­щих иссле­до­ва­теля в этой обла­сти, писали:

За послед­ние двадцать пять лет прове­дено более сотни иссле­до­ва­ний, в кото­рых рабо­чие посто­янно гово­рили, что их работа явля­ется физи­че­ски изма­ты­ва­ю­щей, скуч­ной, ущерб­ной, унизи­тель­ной и мало­зна­чи­тель­ной.
[Но в то же время] они хотят рабо­тать, потому что на опре­де­лен­ном уровне они знают, что работа играет реша­ю­щую и, может быть, даже исклю­чи­тель­ную психо­ло­ги­че­скую роль в форми­ро­ва­нии чело­ве­че­ского харак­тера. Работа — это не просто источ­ник средств к суще­ство­ва­нию, но также один из важней­ших факто­ров внут­рен­ней жизни... Тот, кого лишают работы, лиша­ется гораздо боль­шего, чем вещей, кото­рые можно купить благо­даря работе; он лиша­ется возмож­но­сти форми­ро­вать и уважать себя.

После многих лет иссле­до­ва­ний этого вопроса Джини нако­нец пришел к выводу, что работа всё меньше воспри­ни­ма­ется как сред­ство дости­же­ния цели, то есть как способ полу­чить ресурсы и опыт, чтобы разви­вать свои начи­на­ния (семью, поли­тику, сооб­ще­ство, куль­туру, рели­гию — то есть неэко­но­ми­че­ские ценно­сти, как я это назы­ваю). Работа всё в боль­шей степени стано­вится само­це­лью. И в то же время боль­шин­ство людей считают эту само­цель вред­ной, унизи­тель­ной и гнету­щей.

Как прими­рить между собой эти два наблю­де­ния? Может быть, стоит вернуться к аргу­менту, пред­ло­жен­ному мной в главе 3, и признать, что чело­ве­че­ские суще­ства, по сути, явля­ются набо­ром целей? Исходя из этого, если у нас нет какого-то ощуще­ния цели, то едва ли вообще можно сказать, что мы суще­ствуем. Безусловно, здесь есть доля правды: в каком-то смысле все мы нахо­димся в поло­же­нии заклю­чен­ного, кото­рый пред­по­чи­тает рабо­тать в тюрем­ной прачеч­ной, а не смот­реть теле­ви­зор круг­лыми сутками. Однако есть еще одно объяс­не­ние, кото­рое обычно игно­ри­руют социо­логи: если работа явля­ется формой само­по­жерт­во­ва­ния или само­от­ре­че­ния, то тогда само отвра­ще­ние, кото­рое вызы­вает совре­мен­ная работа, и делает ее само­це­лью. Мы верну­лись к Карлейлю: работа должна быть мучи­тель­ной, ведь стра­да­ние, кото­рое она прино­сит, «форми­рует харак­тер».

Другими словами, рабо­чие приоб­ре­тают чувство собствен­ного досто­ин­ства и само­ува­же­ние именно потому, что нена­ви­дят свою работу.

Как отме­тил Клемент, эта идея продол­жает витать в воздухе, ею прони­зана офис­ная болтовня. «От нас требуют оцени­вать себя и других на осно­ва­нии того, насколько усердно мы зани­ма­емся тем, чем зани­маться не хотим... Если ты не разру­ша­ешь свое тело и разум посред­ством опла­чи­ва­е­мого труда, то ты живешь непра­вильно». Разумеется, так чаще считают офис­ные работ­ники из сред­него класса вроде Клемента, чем трудя­щи­еся-мигранты на фермах, работ­ники парко­вок или повара в заве­де­ниях обще­пита. Но такой подход можно наблю­дать и в среде рабо­чего класса — он прояв­ля­ется там в нега­тив­ной форме. Даже те, кто не считает, что должны ежедневно оправ­ды­вать свое суще­ство­ва­ние, хваста­ясь, как они пере­гру­жены рабо­той, всё же согла­ша­ются, что тем, кто совсем не рабо­тает, лучше сдох­нуть.

В Америке стерео­типы о лени­вых и недо­стой­ных бедня­ках долгое время были связаны с расиз­мом. Целые поко­ле­ния имми­гран­тов учились быть «трудо­лю­би­выми амери­кан­цами», прези­рая вооб­ра­жа­е­мую недис­ци­пли­ни­ро­ван­ность потом­ков рабов (точно так же, как япон­ских рабо­чих учили прези­рать корей­цев, а англий­ских рабо­чих -ирланд­цев). Сегодня медиа, как правило, вынуж­дены выра­жаться более тонко, но они не пере­стали очер­нять бедных, безра­бот­ных и прежде всего тех, кто полу­чает государ­ствен­ную помощь. По-види­мому, боль­шин­ство людей согласны с базо­вой логи­кой нынеш­них мора­ли­стов: обще­ство обло­жили те, кто хочет полу­чить что-то зада­ром; бедняки обычно бедствуют, потому что им не хватает силы воли и дисци­пли­ни­ро­ван­но­сти для работы; и только те, кому хоть когда-то пришлось вопреки своей воле усердно зани­маться чем-то, чего делать не хоте­лось (жела­тельно под руко­вод­ством суро­вого надсмотр­щика), заслу­жи­вают уваже­ния и внима­ния сограж­дан. В резуль­тате описан­ный в главе 4 садо­ма­зо­хист­ский элемент работы — это вовсе не неиз­беж­ный (пусть и урод­ли­вый) побоч­ный эффект иерар­хий в орга­ни­за­циях, а сама суть работы, смысл ее суще­ство­ва­ния. Страдание стало призна­ком эконо­ми­че­ского граж­дан­ства. Жить без стра­да­ния — это примерно как жить без домаш­него адреса: в его отсут­ствие у вас нет права чего-то требо­вать.

Круг замкнулся: мы верну­лись к тому, с чего начали. Но теперь, по край­ней мере, мы можем понять это явле­ние в исчер­пы­ва­ю­щем исто­ри­че­ском контек­сте. Бредовой работы сего­дня стано­вится всё больше в основ­ном из-за особого мене­дже­ри­аль­ного феода­лизма, кото­рый теперь преоб­ла­дает не только в высо­ко­раз­ви­тых эконо­ми­ках, но посте­пенно захва­ты­вает все эконо­ми­че­ские системы мира. Бредовая работа вызы­вает отча­я­ние, потому что чело­ве­че­ское счастье всегда связано с ощуще­нием того, что твои действия оказы­вают воздей­ствие на мир; боль­шин­ство людей, говоря о своей работе, выра­жают это ощуще­ние на языке обще­ствен­ной ценно­сти. В то же время они знают, что чем бóльшую ценность для обще­ства прино­сит их работа, тем меньше за нее платят. Как и Энни, они вынуж­дены выби­рать между двумя вари­ан­тами. Либо ты выпол­ня­ешь полез­ную и важную работу (напри­мер, забо­тишься о детях), и при этом тебе гово­рят, что твоей награ­дой должно быть чувство удовле­тво­ре­ния от того, что ты помо­га­ешь другим людям, а где брать деньги, чтобы платить по счетам, — это уже твое дело. Либо ты согла­ша­ешься на бессмыс­лен­ную и унизи­тель­ную работу, кото­рая разру­шает твой разум и тело просто так, по одной-един­ствен­ной причине — потому, что господ­ствует мнение, что если чело­век не зани­ма­ется трудом, разру­ша­ю­щим его разум и тело (вне зави­си­мо­сти от того, есть ли смысл им зани­маться), то он не заслу­жи­вает того, чтобы жить.

Вероятно, нам стоит оста­вить послед­нее слово за Карлейлем, кото­рый вклю­чил в свое прослав­ле­ние работы главу, пред­став­ля­ю­щую собой свое­об­раз­ную обли­чи­тель­ную речь против счастья. Она стала отве­том на утили­та­рист­ские доктрины людей вроде Иеремии Бентама: послед­ний пред­по­ло­жил, что чело­ве­че­ское удоволь­ствие можно точно подсчи­тать и, следо­ва­тельно, свести всю мораль к вычис­ле­нию того, что прине­сет «вели­чай­шее счастье наиболь­шему числу людей». Карлейль возра­жал, что счастье — это низмен­ное поня­тие. «Единствен­ное счастье, прось­бами о кото­ром утруж­дал себя достой­ный чело­век, было счастье от выпол­не­ния своей работы. В сущно­сти говоря, все-таки это един­ствен­ное несча­стье чело­века, когда он не может рабо­тать, когда он не может испол­нить своего назна­че­ния как чело­век».

Бентама и утили­та­ри­стов, считав­ших стрем­ле­ние к удоволь­ствию един­ствен­ной целью чело­ве­че­ской жизни, можно рассмат­ри­вать как фило­соф­ских пред­ше­ствен­ни­ков совре­мен­ного потре­би­тель­ства, кото­рое по-преж­нему осно­вы­ва­ется на эконо­ми­че­ской теории полез­но­сти. Но точка зрения Карлейля на самом деле не подра­зу­ме­вает отри­ца­ния идеи Бентама; а если и подра­зу­ме­вает, то только в диалек­ти­че­ском смысле, когда две види­мые проти­во­по­лож­но­сти посто­янно нахо­дятся в состо­я­нии войны друг с другом, а их сторон­ники сами не знают, что в своей борьбе они обра­зуют един­ство более высо­кого порядка, невоз­мож­ное без обоих участ­ни­ков. Убежденность, что стрем­ле­ние к богат­ству, власти, удоб­ствам и удоволь­ствию в конеч­ном счете всегда двигало и будет двигать людьми, неиз­менно допол­ня­лось и обяза­тельно должно допол­няться концеп­цией работы-само­по­жерт­во­ва­ния, работы, кото­рая ценна именно потому, что в ней сосре­до­то­чены стра­да­ние, садизм, пустота и отча­я­ние. Как выра­зился Карлейль,

всякая работа, даже пряде­ние хлопка, благо­родна; только работа благо­родна, повто­ряю и утвер­ждаю это еще раз. И таким обра­зом, всякое дости­же­ние — трудно. Легкой жизни нет ни для одного чело­века... Наша наивыс­шая рели­гия назы­ва­ется «покло­не­ние стра­да­нию». Для сына чело­ве­че­ского не суще­ствует заслу­женно или даже неза­слу­женно носи­мой короны, кото­рая не была бы терновым венцом.

Опубликовать
Поделиться
Твитнуть

В данный момент наша афиша пустует!
Если вы хотите, чтобы анонс вашего мероприятия появился у нас на сайте, то напишите нам!