Александр Иванов о негативной идентичности, тотальной подозрительности марксизма и слабых оппозициях.

Существует некая нега­тив­ная иден­тич­ность. Например, как Маркс гово­рил, — «Слава Богу, мы не русские». В каком-то контек­сте кто-то опре­де­ляет себя как «не русский» или «не» там кто-то ещё. И это довольно слабая иден­тич­ность, потому что она требует очень силь­ной зави­си­мо­сти от отри­ца­е­мого пред­мета.

В прин­ципе, весь марк­сизм построен на идее так назы­ва­е­мой тоталь­ной подо­зри­тель­но­сти. И левая теория, кото­рая выте­кает из Маркса, она эту тоталь­ную подо­зри­тель­ность разви­вает и экстра­по­ли­рует на всю буквально реаль­ность. Что это озна­чает? Это озна­чает, согласно Марксу, что всё, что мы привыкли назы­вать природно-есте­ствен­ным, явля­ется искус­ственно создан­ным. Он в «Немецкой идео­ло­гии» крити­кует Фейербаха и гово­рит, — «Где Фейербах обна­ру­жи­вает природу? Где вообще сейчас можно найти природу? В смысле не трону­того, не заде­того чело­ве­че­ским трудом, не втяну­того в какую-то косвен­ную или прямую комму­ни­ка­цию с чело­ве­че­ской куль­ту­рой природ­ного объекта. Пожалуй, это только острова где-нибудь в Океании, корал­ло­вые рифы, кото­рые ещё не изве­даны и у них даже нет назва­ния.» Всё осталь­ное, по мнению Маркса, так или иначе явля­ется продук­том какого-то произ­вод­ства. То есть труд носит тоталь­ный харак­тер. И если какая-то идео­ло­гия или какой-то носи­тель идео­ло­гии утвер­ждает есте­ствен­ность чего-то, то Маркс его подлав­ли­вает на том, что на самом деле речь идёт об искус­ствен­но­сти. Это не есте­ствен­ное нечто, не природно-данное, а искус­ственно создан­ное. Встаёт вопрос: кто это создал, с какими целями, в каких инте­ре­сах и так далее. Отсюда вот эта марк­сист­ская подо­зри­тель­ность и припи­сы­ва­ние всему неко­то­рого как бы нега­тив­ного статуса.

Но нега­тив­ность явля­ется ещё сино­ни­мом мышле­ния. В том смысле, как его пони­мал Гегель, напри­мер. Мышление, кото­рое отри­цает такую вуль­гар­ную пози­тив­ную форму чего бы то ни было. Не может отли­чить, напри­мер, два таких краси­вых, фактур­ных апель­сина от числа два. Число два не имеет ника­кой фактуры, ника­кой плот­но­сти, ника­кого вида. Это просто некое число. Оно имеет смысл только в мате­ма­ти­че­ских опера­циях: опера­циях счёта или извле­че­ния корня. То есть мышле­ние связано с отри­ца­нием вот этой пози­тив­ной данно­сти чего бы то ни было и в этом смысле оно нега­тивно. Любое мышле­ние нега­тивно, считал Гегель. И, навер­ное, был прав. По край­ней мере именно так пони­мает мышле­ние вся евро­пей­ская тради­ция мета­фи­зики.

Я считаю, что, конечно, какую-то даже мысли­тель­ную ситу­а­цию, не говоря уже о ситу­а­ции обще­ния, жела­тельно стро­ить без нега­тив­ных иден­тич­но­стей и без вот этой тоталь­ной подо­зри­тель­но­сти марк­сист­ской. То есть любое утвер­жде­ние, любое пози­тив­ное выска­зы­ва­ние создаёт поле, кото­рое мне кажется более инте­рес­ным. И оно в боль­шей степени связано с тем, что припи­сы­ва­ется науч­ной или прак­ти­че­ской картине мира, нежели сугубо мысли­тельно-фило­соф­ской, как она пони­ма­ется в евро­пей­ской тради­ции. В этом смысле утвер­ди­тель­ная пози­ция явля­ется в каком-то смысле, в каком-то взгляде на неё анти­фи­ло­соф­ской или не фило­соф­ской пози­цией. Философ, как он пред­стаёт со времён Платона, это тот, кто начи­нает с неко­то­рого разли­че­ния, разде­ле­ния, а не синтеза, не утвер­жде­ния. Различение — очень важная черта фило­со­фии. Но это разли­че­ние может быть не дове­дено до окон­ча­тель­ной оппо­зи­ции души и тела, субъ­екта — объекта и т.д. Оно может быть слабым, это разли­че­ние. И, мне кажется, что совре­мен­ная куль­тура она во многом рабо­тает с такими слабыми оппо­зи­ци­ями, не оформ­лен­ными.

Я сейчас, напри­мер, сошлюсь на текст послед­ней книжки Джудит Батлер. У неё какое-то непе­ре­во­ди­мое назва­ние... «Теория совмест­ных групп (или ансам­блей)». Это набор её журналь­ных статей, кото­рый она объеди­нила в книжку. И там — одна из основ­ных проблем, кото­рые она обсуж­дает в поле­мике с Ханной Арендт, кото­рая в книге «Vita activа» и в других текстах разде­ляла резко част­ную сферу и поли­ти­че­скую, публич­ную. Джудит Батлер считает, что это разли­чие нереле­вантно. Сегодня любой вид предъ­яв­ле­ния себя в публич­ном простран­стве (причём предъ­яв­ле­ния не как поли­ти­че­ского лица, без поли­ти­че­ских даже лозун­гов), напри­мер, предъ­яв­ле­ние себя в каче­стве инва­лида или транс­ген­дера, или чело­века с какими-то физи­че­скими особен­но­стями. Например, сильно пирсин­го­ван­ный чело­век или тату­и­ро­ван­ный. Это предъ­яв­ле­ние, в прин­ципе, доста­точно опасно. Или может быть опасно. Например, в тради­ци­он­ных обще­ствах, в обще­ствах, где очень сильно норма­ли­зо­вана внеш­няя сторона жизни и какой-то канон соци­аль­ного пове­де­ния. То, что раньше отно­си­лось к част­ной сфере, в случае публич­ного предъ­яв­ле­ния может иметь поли­ти­че­ский харак­тер, харак­тер поли­ти­че­ской мани­фе­ста­ции.

Об этом пишет Батлер, и это тоже связано, в конеч­ном счёте, с таким пони­ма­нием оппо­зи­ции публич­ного и част­ного как слабой оппо­зи­ции, не выра­жен­ной оппо­зи­ции. Оппозиции, кото­рая в любой момент может поме­няться местами. И глав­ное, что эта оппо­зи­ция не дове­дена до поляр­но­сти, до анти­тезы. И в этом, мне кажется, очень инте­рес­ный совре­мен­ный такой ход, кото­рый распро­стра­ня­ется на различ­ного рода и прак­тики, и виды рефлек­сии, и пони­ма­ния как выгля­дит совре­мен­ная инфор­ма­ци­он­ная сфера, как выгля­дит совре­мен­ный дизайн, как выгля­дит совре­мен­ный поли­ти­че­ский и инфор­ма­ци­он­ный дизайн. Здесь что-то очень внеш­нее и фактур­ное начи­нает выпол­нять функ­цию какого-то важного и значи­мого элемента всего этого простран­ства. То, что раньше отво­ди­лось на терри­то­рию не значи­мого и не важного, начи­нает играть какую-то роль. Самые малень­кие разли­чия, кото­рые раньше подав­ля­лись боль­шими оппо­зи­ци­ями, — они всё больше и больше начи­нают выпол­нять функ­цию и пони­ма­тель­ную (то есть функ­цию с помо­щью кото­рой мы пони­маем ситу­а­цию точнее) и функ­цию стра­ти­фи­ци­ру­ю­щую. Мы начи­наем ориен­ти­ро­ваться в системе неболь­ших, крошеч­ных разли­чий. Это может быть что угодно. Это может быть система моды или система публич­ных пространств, в кото­рых мы ищем место, где можно поужи­нать, напри­мер. И мы вклю­чаем какие-то неболь­шие микро­раз­ли­чия для того, чтобы уста­но­вить то место, где нам, по-види­мому, будет наибо­лее комфортно.