Речь и истина. Лекции о парресии (1982—1983)

Мишель Фуко

ISBN 978-5-85006-155-5

Издательский дом «Дело», — 2020 г.
Публикуем фрагмент лекции Мишеля Фуко в университете Гренобля в 1982 году, где он рассматривает отличие парресиаста от льстеца, из только что вышедшего сборника «Речь и истина. Лекции о парресии (1982—1983)».

Вернёмся теперь к Плутарху, текст кото­рого очень инте­ре­сен в теоре­ти­че­ском плане, поскольку выстроен цели­ком и полно­стью вокруг одного вопроса: как отли­чить насто­я­щего парре­си­а­ста от льстеца? По его словам, подлин­ные знаки парре­си­а­ста состоят в следу­ю­щем: во-первых, можно узнать, что мы действи­тельно встре­тили парре­си­а­ста, кото­рый нужен нам, если прояв­ляет homoiotēs tēs proaireseōs, то есть если он проде­мон­стри­ро­вал анало­гию, подо­бие, обуслов­лен­ное их proairesis <выбора>, — нет нужды гово­рить вам, что это непе­ре­во­димо, вы это знаете лучше меня, — ну, скажем так, подо­бие в выборе образа жизни, в фунда­мен­таль­ном жела­нии и т. д.; короче говоря, необ­хо­димо, чтобы было подо­бие между [proairesis] субъ­екта, кото­рый ищет парре­си­а­ста, и самого парре­си­а­ста. Необходимо, чтобы выпол­ня­лось это фунда­мен­таль­ное согла­сие proairesis. И здесь вы можете заме­тить то же самое, что было, как мы только что выяс­нили, обозна­чено Эпиктетом, когда он гово­рил о моло­дом чело­веке: ты не возбу­дил меня, поскольку пока­зы­вал, что у тебя не тот же proairesis, что у меня. Итак, анало­гия proairesis между мной и другим. Это первый крите­рий.

Во-вторых, необ­хо­димо, чтобы парре­си­аст полу­чал удоволь­ствие всегда от одних и тех же вещей и всегда одоб­рял одни и те же вещи. Необходимо, следо­ва­тельно, посто­ян­ство в его собствен­ной системе анти­па­тий и склон­но­стей, в его системе сужде­ний. В общем-то вы можете заме­тить, что в этом тексте Плутарха ланд­шафт вполне стои­че­ский. Таким обра­зом, необ­хо­димо, чтобы он всегда придер­жи­вался одних и тех же реше­ний, не отсту­пал от собствен­ных анти­па­тий и склон­но­стей.

Наконец, в-третьих, необ­хо­димо, чтобы он направ­лял свою жизнь к одной-един­ствен­ной paradeigma, к одной-един­ствен­ной схеме жизни. Итак, гомо­ло­гия в выборе образа жизни двух парт­не­ров, посто­ян­ство в анти­па­тиях и склон­но­стях самого парре­си­а­ста, един­ство пара­дигмы жизни, схемы жизни парре­си­а­ста. Эти крите­рии насто­я­щего парре­си­а­ста отсы­лают к двум концеп­циям, кото­рые, в общем-то, хорошо известны. С одной стороны, это концеп­ция, конечно, дружбы как homonoia. Именно эта анало­гия, это подо­бие должно обос­но­вы­вать истин­ную дружбу и именно в этом смысле парре­си­аст явля­ется, по суще­ству, другом. Во-вторых, вы видите, что эта концеп­ция насто­я­щего парре­си­а­ста как того, кто посто­я­нен в своих реше­ниях и кто придер­жи­ва­ется одной и той же схемы в своей жизни, отсы­лает к стои­че­ской концеп­ции един­ства жизни, кото­рая проти­во­по­став­ля­ется множе­ствен­но­сти stultitia, беспо­ря­доч­ной и подвиж­ной душиО поня­тии stultitia, в част­но­сти у Сенеки, см.: ГС. С. 150−152;
Foucault M. L'écriture de soi. P. 1239—1240.
. Плутарх разъ­яс­няет этот момент совер­шенно прозрачно и недву­смыс­ленно. Не-парре­си­аст, то есть льстец, — это, как он гово­рит, тот, у кого нет чётких правил пове­де­ния. Льстец берет пример то с одного, то с другого; он не явля­ется ни простым, ни единым, он состав­лен из разно­род­ных и разно­бой­ных частей; льстец — он как жидкость, кото­рая пере­хо­дит из одной формы в другую в зави­си­мо­сти от сосуда, в кото­рый её нали­вают. Так, Алкивиад, кото­рый, пере­ез­жая из одной страны в другую, не оста­вался одним и тем же; он не был одним и тем же в Афинах и в Сицилии, не был одним и тем же в Сицилии и Спарте, в Спарте и в Персии, и т. д. в проти­во­по­лож­ность Эпаминонду, кото­рый тоже бывал в разных стра­нах, но всегда сохра­нял один и тот же ēthos в своей одежде, в своём режиме (diaitē), в своём logos и bios. У льстеца же нет ничего проч­ного и посто­ян­ного, ничего собствен­ного, он нико­гда не любит, не нена­ви­дит, не раду­ется и не огор­ча­ется oikeiō pathei (своим собствен­ным pathos). Тогда как насто­я­щим парре­си­а­стом будет, напро­тив, тот, у кого будет oikeion pathos и кто, обла­дая тожде­ствен­ным прави­лом жизни, одним и тем же посто­ян­ным bios, одним и тем же logos, одним и тем же diaitē, режи­мом, распо­ряд­ком, сможет послу­жить точкой опоры для того, кто на самом деле её ищет, кто ищет в парре­си­а­сте того, кто сможет помочь ему добиться един­ства в своей жизни.

И это подво­дит нас к тому, что, по-моему, состав­ляет собственно централь­ный момент парре­сииДобавление в руко­писи: «рассмат­ри­ва­е­мой не в каче­стве собственно добро­де­тели, ни в каче­стве исклю­чи­тельно техники, а в каче­стве прак­тики речи, в кото­рой участ­вуют два парт­нёра».. Действительно, если парре­си­а­ста узнают по тому, что у него один-един­ствен­ный образ жизни, что же она тогда такое — парре­сия? Я считаю, что парре­сия — это присут­ствие у того, кто гово­рит, своей собствен­ной формы жизни, формы выяв­лен­ной, налич­ной, чувственно ощуща­е­мой и действу­ю­щей в каче­стве образца в речи, с кото­рой он высту­пает. И здесь я хотел бы зачи­тать вам 75-е письмо Сенеки (это один из текстов, в кото­рых термины «парре­сия», «libera oratio» или «libertas» не встре­ча­ются, но я считаю, что это тоже коммен­та­рий к парре­сии): «Ты пеня­ешь мне за то, что письма мои не так тщательно напи­саны [отсылка к проблеме рито­рики. — М. Ф.]. Но кто же гово­рит тщательно, кроме тех, кто хочет гово­рить напы­щенно? Какой была бы моя речь, если бы мы вместе сидели или гуляли, — такими же необ­ра­бо­тан­ными и непри­нуж­дён­ными (inlaboratus et facilis) пусть будут и мои письма, в кото­рых я не хочу ника­кой изыс­кан­но­сти, ника­кой наро­чи­то­сти (accersitum nec fictum)». Здесь мы имеем дело с теми же темами, о кото­рых гово­рили недавно. Парресия не имеет отно­ше­ния к каким бы то ни было искус­ствен­ным рито­ри­че­ским инстру­мен­там. Здесь вы видите отсылку к беседе, кото­рая высту­пает первич­ной, матрич­ной формой парре­сии: письмо отсы­лает к беседе, поскольку высту­пает заме­ни­те­лем беседы, поскольку беседа невоз­можна. В таком случае мы полу­чаем абсо­лют­ную парре­си­а­сти­че­скую преем­ствен­ность между бесе­дой и пись­мом, минуя <стиль> сочи­нён­ных трак­та­тов, минуя дема­го­гию и ярость диат­риб: «Будь это возможно, я пред­по­чёл бы без слов прямо пока­зать тебе все, что я чувствую (quid sentiam ostendere quam loqui mallem)». Суть в том, чтобы пока­зы­вать мысль, а не гово­рить. И здесь [благо­даря] сведе­нию слова к тому, что оказы­ва­ется попро­сту указа­нием на мысль, парре­сией, кото­рая нахо­дится в непо­сред­ствен­ном контакте с dianoia, кото­рую она должна просто пока­зы­вать, указы­вать, — я думаю, здесь мы обна­ру­жи­ваем то, о чем гово­рил Арриан в связи с Эпиктетом: «Даже и споря, я бы не топал ногою, не указы­вал бы рукой, не повы­шал бы голоса, — все это я бы оста­вил орато­рам, доволь­ству­ясь тем, что донёс бы до тебя свои
чувства, не приукра­сив их и не унизив». Это сказано об орато­рах и, возможно, орато­рах, высту­па­ю­щих с диат­ри­бами. Я был бы «contentus sensus meos ad te pertulisse ([дово­лен] если бы напря­мую пере­дал тебе свои мнения)». Вспомните о том, что гово­рил Арриан об Эпиктете: послед­ний действо­вал прямо на души, делал с ними что хотел. Задача Арриана состо­яла в том, чтобы, пере­да­вая, публи­куя эти hupomnēmata, дать опору для этого прямого действия; и то же самое хочет здесь сделать Сенека: «sensus meos ad te pertulisse». «Одно только я хочу тебе дока­зать: что я говорю, то и чувствую, и не только чувствую, но и люблю. Детей целуют иначе, чем любов­ницу; но и в такой ласке, чистой и скром­ной, ясно видно чувство. Нет, я, право же...» и т. д. — здесь я пропущу пару строк — «Пусть будет нашей высшей целью [haec sit propositi nostri summa — вот, следо­ва­тельно, итог моих речей, глав­ное в моей речи, резюме. — М. Ф.] одно: гово­рить, как чувствуем, и жить, как гово­рим. Тот испол­нил своё обеща­ние, кто одина­ков, слуша­ешь ли ты его или смот­ришь. Мы увидим, каков он, велик ли он, если только он един (ille promissum suum implevit, qui, et cum videas ilium et cum audias, idem est)».

Итак, я считаю, что мы в общем-то подо­шли к центру парре­сии; парре­сия есть тогда, когда учитель, кото­рому дове­ряют руко­вод­ство своей душой, гово­рит то, что он думает, настолько прозрачно, что его мысль не засло­ня­ется ника­кой рито­ри­че­ской формой, но при этом он гово­рит то, что думает, не в том смысле, в каком он гово­рил бы то, что считает истин­ным, а в том, что он выска­зы­вает то, что любит, то есть пока­зы­вая, каков его собствен­ный выбор, его proairesis. И то, что гаран­ти­рует нам, что как нельзя более прозрачно пока­зы­вает нам сделан­ный глубо­кий и фунда­мен­таль­ный выбор, — это не боль­шие или мень­шие рито­ри­че­ские обре­ме­не­ния, кото­рыми было бы окру­жено его учитель­ство, а именно этот скром­ный поце­луй, поце­луй в щеку, кото­рым награж­дают люби­мого ребёнка — вот что, собственно, явля­ется печа­тью истин­но­сти испы­ты­ва­е­мого чувства. Необходимо, чтобы я был самим собой, тем, кто я есть, внутри того, что я говорю; я должен быть самим собой и быть вовле­чён­ным в то, что я говорю, а утвер­жда­е­мое мной должно пока­зы­вать моё действи­тель­ное соот­вет­ствие тому, что я утвер­ждаю. И здесь мы снова стал­ки­ва­емся с тем, что можно было бы назвать парре­си­а­сти­че­ским дого­во­ром, но уже не в том смысле, о кото­ром я недавно упоми­нал. Вы помните, что у Еврипида был пред­став­лен свое­об­раз­ный парре­си­а­сти­че­ский дого­вор, харак­те­ри­зу­ю­щий не что иное, как поли­ти­че­ский дого­вор парре­сии: я всевла­стен; ты же прино­сишь мне истину, кото­рая может оказаться для меня непри­ят­ной и на кото­рую я могу обозлиться, — отсюда тема гнева, — но в своём вели­ко­ду­шии я позво­ляю тебе гово­рить, и я не накажу тебя за дурную весть или за те непри­ят­ные вещи, кото­рые ты мне скажешь. Это струк­тура поли­ти­че­ского дого­вора парре­сии. Здесь же мы видим струк­туру инди­ви­ду­аль­ного дого­вора, настав­ни­че­ского дого­вора парре­сии, в кото­ром речь идёт о следу­ю­щем: когда я даю тебе совет, кото­рый требует, чтобы я гово­рил честно, я не доволь­ству­юсь тем, что говорю тебе то, что считаю исти­ной, я выска­зы­ваю тебе эту истину лишь в той мере, в какой я сам действи­тельно вовле­чён в истину сказан­ного мной. Именно это вовле­че­ние субъ­екта выска­зы­ва­ния в выска­зан­ное в речи учителя и явля­ется, как мне кажется, харак­тер­ным для учитель­ской парре­сии, кото­рая разви­ва­ется в этом комплексе текстов.

Опубликовать
Поделиться
Твитнуть

В данный момент наша афиша пустует!
Если вы хотите, чтобы анонс вашего мероприятия появился у нас на сайте, то напишите нам!