Жан-Люк Нанси о понятии «c» (avec), Mitsein Хайдеггера, нахождении «около» и возвращении потребности в сообществе.
Несколько слов о понятии «с» (avec). «С», или по-латински com-, с которым в латинских языках встречается великое множество слов, образованных с помощью con-, com-, co-: collaboration (сотрудничество), contact (соприкосновение), covoiturage (совместное использование автомобилей), communisme (коммунизм). По-гречески это приставка syn-, с которой у нас сохранились такие слова, как «синтез», «синергия», «синтагма». «С» много чему послужило в философии, конечно. Взять все тот же синтез. И commun (общее) или communauté (сообщество, общность).
Конечно, «с» как таковое, по крайней мере как предлог, никогда не было понятием. До того самого момента, пока Хайдеггер не ввел его как понятие в составе сложного немецкого слова Mitsein, означающего «со-бытиé». Еще точнее — Mitdasein, то есть «совместное существование». Mit- в словах Mitsein и Mitdasein, то есть «с» в «быть-с», «существовать-с», понимается, как уточняет Хайдеггер в «Бытии и времени», экзистенциально, а не категориально. Это означает: если понимать «с» категориально в качестве com- (не знаю, как это будет по-русски, по-английски это with), если понимать его в категориальном смысле, это будет означать простое расположение чего-то вместе с чем-то, в одно и то же время и в одном и том же месте, при условии что эти время и место не будут точно определены.
Я вместе с вами в виде изображения, которое с вами говорит. Мое изображение с вами, но в какой мере я «с» вами? Это, похоже, отдельный вопрос. Однако верно и то, что, согласно Канту, мы не сможем мыслить подобающим образом и, возможно, вообще не сможем мыслить, если не будем мыслить вместе — совместно друг с другом, потому что слово (и мысль) является таковым, только если у него есть смысл, только если оно встроено в коммуникацию, то есть уже «c». Язык — это и есть «с», одна из форм и реальностей «с», но, конечно, не единственная.
Наши чувства и мысли с точки зрения содержания, то есть наши представления, ожидания, желания, наши фантазии, — все это на самом деле не функционирует иначе как посредством «с». Посредством обмена, разделения, отправления туда и обратно — от одних к другим. Таким образом, своим Mitsein Хайдеггер хочет сказать, что «с» — это часть или данный нам конститутивный элемент существующего как такового. Mitsein или Mitdasein, то есть «существующее с» или «существовать с». В этом плане, стало быть, экзистенциальное понимание «с» — это понимание того, что «с» есть существенная, фундаментальная, определяющая часть того способа, которым существуют.
Когда я говорю «существенная часть» я не имею в виду, что это образует сущность, потому что отличительная черта, — в том, что у него нет сущности, что по-настоящему нет ничего, кроме бытия ex-, вне себя. И отсюда становится более понятным, почему Mit- в абсолютном, строгом, ригористическом смысле слова образует часть существования, — нет существования без «с». Это верно в отношении Dasein в Mitdasein, то есть человеческого существования, но, возможно, что одновременно это верно в отношении всего существующего вообще, по крайней мере — всего живого.
Почему это Mit- появилось в философии так поздно в качестве понятия? Оно появляется так поздно в качестве понятия, потому что оно, несомненно, до этого всегда подразумевалось в целом ряде первичных философских данностей, таких как, в частности, быть политическим животным, как говорит Аристотель, то есть животным, которое живет в городе, находится именно в городе.
И потому, что оно в городе, оно является политическим, иными словами, оно может пользоваться логосом — языком и мышлением, — чтобы обсуждать, как пишет Аристотель, справедливое и несправедливое, совещаться и договариваться вместе с другими по поводу того, что дает наилучшие возможности для жизни сообща как жизни благой, как ее определяет (вернее, обозначает) Аристотель.
При этом остается выяснить, чем является благо благой жизни, а это происходит не иначе как посредством обсуждения, обмена речами между индивидами, которые находятся в городе.
Итак, первичное допущение, что человек есть существо политическое — но можно выразить это по-другому: человек есть существо социальное, ущество, включенное в систему отношений, — все это накапливалось в языке, и все это имеет характер элементарной коммуникации, присущей существованию, по крайней мере человеческому (возможно, преимущественно человеческому, останемся в этих пределах), характер, в высшей степени присущий существованию языка, самой коммуникации: нет существования без коммуникации, и это связано с тем, что «с» есть часть существования.
Интересно, однако, всегда ли это «с» — ну скажем, до конца XVIII — начала XIX века в истории мышления, истории сознания, представлений, а также аффектов на Западе, — было изначально данным. Сначала мы являемся жителями одного города, потом мы являемся представителями одного человечества, потом (вернее, это проходит через все христианство) все вместе мы являемся чадами одного Бога, одного отца в качестве Бога. От малого элемента — скажем, отдельной семьи — до более значительного элемента всего человечества «с» всегда существовало как некое допущение, которое не нужно было ставить под вопрос.
Avec — новоевропейское слово, и оно выступало неким смещением этой общей изначальной данности. И по этой причине слово «коммунизм», коммунистическая идея появились до Маркса как идея и идеал реализации желания общего, желания, появившегося как раз потому, что общее в известном смысле утратилось, исчезло. Исчезло главным образом в той форме, в какой политико-религиозное сообщество распространилось на различные виды общества по всей Европе — от России до Америки, которая позже присоединилась к этой же истории.
В настоящее время, напротив, преобладает ценность индивида и даже личности, пусть даже этот термин имеет моральный оттенок и задействует саму коммуникацию — хотя невозможно думать и об индивиде вне коммуникации. Но даже если о нем думают как о месте, источнике или агенте действий, интересов, желаний, представлений, которые являются его собственными, которые принадлежат ему одному, то это часть мира, который в философской перспективе можно представить состоящим из лейбницевских монад, то есть полностью изолированных и уникальных единиц — monos, которые в то же время так или иначе сообщаются со всеми остальными, потому что каждая монада внутри себя — проекция полноты Вселенной, образованной монадами. И однако же обнаружилась нехватка чего-то, а именно общего.
Где это общее? Что нас держит вместе? Что заставляет нас общаться? Конечно, мы знаем, что общаемся, но само по себе слово «общаться», по-видимому, потеряло ценность или силу общего. А что касается «с», то, как и с идеей коммунизма, но также и социализма, и потом, гораздо позже (и это ближе к нам), с возвращением слова «сообщество», желание найти или отыскать заново нечто, что было утрачено, стерто, забыто, вновь заявило о себе.
Так вот, avec по-французски помогает понять, в силу своего латинского происхождения, какова суть общего, со-. Avec происходит от apud-hŏque, «поблизости от». Я нахожусь поблизости — не в категориальном отношении, не в том смысле, что вот этот карандаш находится рядом с этой бумагой в пространстве, — но если я поблизости от кого-то (и даже лучше, наверное, показать это на примере близости к животным, близости к кошке или собаке, лошади или льву), то близость говорит о чем-то — «вблизи», apud-hŏque, — о чем-то ином, нежели нечто категориальное, а именно о чем-то экзистенциальном в качестве того, что существует. Я нахожусь поблизости, что также означает: я приближаюсь, потом отдаляюсь, отступаю, — возможно, что никакой близости в чистом виде и нет (это относилось бы к пространству). Возможно, что всегда есть близость в приближении, отступлении, в изменении глубины кадра, и это своего рода перманентное кино существования: вот мы приближаемся, и получается крупный план, или, наоборот, мы отдаляемся от других, перемещаемся по отношению к ним. Это сближение, приближение — пожалуй, слово «приближение» наиболее точно, поскольку в этом слове слышится и то, что мы подходим к чему-то очень близко, но это всегда «около», à peu près, как говорят по-французски, то есть почти вот это, но никогда не в полной мере, не до самого конца. И возможно, что именно на это и проливает свет понятие «с» в идее общего, коммунизма, сообщества.
Прежде, и это продолжалось долго, имела место, более или менее сознательно, своего рода проекция идеи единой субстанции, несомненно, обусловленная религиозной христианской общиной и, в частности, общиной монашеской или церковной в более широком смысле слова. Существовало представление о том, что мы все — члены одного и того же единого тела. И даже члены мистического тела, как об этом говорится в христианской теологии, — мистического тела Христа, тела, которое само по себе есть единство.
И, пожалуй, «с» требует от нас, чтобы мы помыслили, что у общего нет сущностного единства. Безусловно, точно так же нет никакого сущностного единства индивида. Субъект, разумеется, это не сущность; субъект находится в постоянной коммуникации, он внешен по отношению к себе; субъект обращается, получает, он находится внутри обмена. Стало быть, то общее, которому каждый субъект принадлежит, но не в смысле принадлежности органической, как часть единого тела (и все же каждый субъект принадлежит так или иначе общему), — само по себе это общее не является сущностным единством. И индивид, со своей стороны, тоже не является сущностным единством.
Если уж возникает такое сущностное единство, то у нас всегда есть право и обязанность задаться вопросом о том, каким образом это сущностное единство может вступить в отношение с другими. По крайней мере, находятся ли камни в отношениях друг с другом? Говорят, что, как только мы имеем дело с существом человеческим, которое говорит, но, возможно, и с живым в целом, устанавливающим обмен между особями внутри данного вида, но также и между видами посредством разного рода отношений, связанных с присвоением территории, пожиранием, питанием и испражнением, мы никогда не имеем дела с сущностным единством. И «с», близость — это быть вблизи, но никогда не совпадать с другим, при этом находясь с ним в отношении, коммуникации, которая не менее существенна, но существенна в экзистенциальном модусе, если можно так сказать.
Вот то, чему современный мир должен нас серьезно научить, а это мир, в котором в реактивной (не скажу реакционной) форме происходит возвращение сообщества, потребности в сообществе, в том, чтобы утвердить себя как принадлежащих целиком сообществу, чтобы говорить о нем, например, в терминах корней, укорененности в почве или как о форме кровного родства, об общности крови, — все это уже нам говорит том, что в расчет должным образом не принимается важность «около» (près), приближения, которое никогда не есть слияние, потому что в случае слияния от близости по определению ничего не остается. Одно находится внутри другого. Но если одно полностью внутри другого, то нет ни одного, ни другого — получается что-то совершенно постороннее. В этом также заключается опасность самого сообщества, будь оно религиозным, национальным, идеологическим или аффективным.
Сообщество мыслится как единство, в каком-то смысле без внешнего или же таким, которое только и делает, что отторгает внешнее, другие сообщества или других индивидов, так вот, в мышлении такого рода по-прежнему недостаточно продуманным остается «с». Понятно, что находишься не близко и не далеко — становишься чуждым всяческой коммуникации.
